на берег невольно замедлилось и совсем стало. Когда во дворе назревает большая драка ей обычно предшествует перепалка, взаимная ругань, переходящая в блажь. Тоже происходило и теперь. Назревала драка, ничем не похожая на великие сражения старозаветных времён, о которых Сергуля читал и слушал в доме причта Трифоновской церкви. С казанской стороны усиливались выкрики, из толпы приплывших – ответы. Тюркская речь перемешалась с русским матом. В это время по правую руку выстроилась шеренга стрельцов, приготовивших пищали к бою. Две противостоящие массы людей сходились ближе, различимы были черты и выражения лиц и оскорбительные жесты. Сергуля, уже и не пытаясь унять бешеный ритм сердца, сжимал до белизны в пальцах свой клевец и лихорадочно думал, кто из этих, стоящих напротив сойдётся с ним через мгновение в драке. Почему-то взгляд останавливался на седом старике с длинной седой бородой, как на китайских картинках.
Вдруг один из казанских мальчишек со смехом запустил в толпу камень. Потом ещё и ещё. Круглых, подходящих для ладони камней на берегу было много, и казанцы начали закидывать ими строй незваных гостей. Сергуле угодило в плечо, боли почти не было. И вот один из увесистых голышей прилетел прямо в голову беглому ушкуйнику, стоящему позади ребят. Удар был похож на стук толстой палки по деревянной бочке.
– Ах ты ж …! – заорал ушкуйник, даже не прикасаясь к рассечённому лбу. Он оттолкнул в стороны, выскочил из шеренги и с диким взглядом обернулся к своим. В лунном свете его фигура была страшной, в левой руке нож, в правой кистень на цепи. Торчащая клоками в стороны борода и кровь, стекающая по лицу только дополняли мефистофельскую картину.
– Сарынь на кичку!1 – заорал он в сторону своих и развернувшись кинулся на самого по виду крепкого противника – молодого татарина с длинными вилами. Кривым ножом ушкуйник легко прижал вилы к земле, а кистенём, привычным ударом, разбил парню голову ещё до того, как кто-то успел что-то понять.
– Сарынь на кичку! Сарынь на кичку!
Боевой клич ушкуйника был поддержан в разных концах толпы и несколько таких же лихих молодцев стали пробиваться к противнику, подталкивая тех, кто медлил вступать в бой. Сергуля и Федя инстинктивно держались за своим старшим беглым соратником, который тараном прокладывал себе путь, жестоко круша казанцев одного за другим. Бой размешался на множество драк. Кого-то прижали вилами к стене сарая. Кто-то падал, закрывая руками разбитое лицо. Сергуля пытался уворачиваться от летящих довольно метко камней, но это получалось через раз, и страх в душе уже уступил место ярости. Желание врезать кому-то острой железкой владело не им одним, а стало всеобщим. Особенно, когда падающие камни сменились острыми стрелами. Со стороны старого кладбища, расположенного в дубовой рощице, летели острые оперённые жала, большинством своим втыкаясь в песок, но часто задевая и людей. Кому-то стрела проткнула
Древний боевой клич, отголосок воровского языка волжских разбойников – ушкуйников. Дословно призыв собраться всем несчастным на носу или корме и не помышлять о сопротивлении.
