ещё в строю. Глаза старца были сужены, а лицо искажено дикой злобой. Взяв в сухие руки отточенный заступ с широким лезвием и бормоча непонятные ругательства, он явно примерялся – как ему забить двух русских на сеновале, высота которого не позволяла размахнуться сверху вниз. Как Сергуля вспомнил о заткнутом за пояс под душегрейкой дедов маленький топорик – об этом он будет пытаться вспомнить потом. Но сейчас он нащупал единственное своё верное оружие. Не выдержав напряжения Федя кинулся к просвету наружу, к лестнице. Старик пытался ударить мальчика по спине, но монашек упал и пополз к спасению. Удар пришёлся по ногам. Одновременно Сергуля, вложив все силы в свой топорик, ударил старика по голове. Зажав рану, тот ещё пытался орудовать заступом, но Сергуля молотил топориком уже куда попало в темноту, мало соображая и чувствуя что-то, пока не понял, что старик выронил орудие и больше не сопротивляется, а только закрывается от ударов стоя на коленях.
Тогда уже Сергуля обернулся на Федю, который сидел на порожке проёма сеновала и пространно улыбался.
– Сергуля, ты помоги-ка мне ногу закинуть, не получается у меня!
Сергуля засунул топорик за пояс, дотронулся до ноги, нелепо вывернутой носком вверх и понял, что она болтается в окровавленной штанине как посторонний кусок мяса.
– Ты чего не кричишь! Не больно? – спросил нервно Сергуля, пытаясь тащить Федю, но тот обмяк, как мешок с известью – самая тяжёлая ноша в понимании подмастерья. Сергуля сделал усилие, выволок покалеченного на лестницу и скатился по ней вместе с ним вниз, не обращая внимание на ушибы.
– А, казачки! – услышал Сергуля знакомый голос. Это беглый ушкуйник стоял возле убитого всадника, который загнал мальчишек в этот мрачный двор. Двое таких же шустрых мужичков стаскивали мягкие сапоги с недавно ещё живого, а теперь распластанного с перерезанным горлом, казанца.
– Нефёд! Давай делить чё взяли! – вяло предложил один из них.
– Что я с шей, с ушей да с пальцев посрывал, то моё! – похлопал ушкуйник себя по мешочку, висящему на поясе, и начал прилаживаться к стремени коня. – Есть желание порыться в чуланах и сундуках – ступайте в дом. Там боятся некого, никто уж не шевелится! – засмеялся ушкуйник и шагом тронул лошадь из двора.
Тащить Фёдю, потерявшего уже сознание, было невыносимо тяжело. Сергуля смог привалить его к забору и сел рядом почти без сил, вытащил из фляги пробку и сделал несколько жадных глотков. Вдруг раздался неровный залп, как будто раскат дальнего грома, потом второй – сильнее, громче. Берег, наполненный ржанием коней, криками и стонами, заволакивало облаком белёсого дыма. Сидящий спиной к забору Сергуля держал на коленях голову друга и безучастно наблюдал, как мощно, до содрогания земли, врезалась в рассредоточенных по берегу казанцев сверкающая бахтерцами и зерцалами конница князя Серебряного. Ему даже показалось, что мимо пронеслась фигура
