сумерках. В полумраке терялись детали и краски. Сутулые фигуры зрителей превратились в большие валуны. Людей было немного: часть разбрелась во время паузы между выступлениями, а новые еще не подтянулись. Мне нравилось, как Джон держался на площадке: приветливо, легко, свой в доску парень. Энергичный, дружелюбный мальчишка в черной майке и черных шароварах: ни дать ни взять щенок лабрадора. И вроде бы, нечему здесь было удивляться (чего удивляться? пятнадцать лет на улице) – но все же я всегда с интересом наблюдала за тем, каким он был с людьми.
Сейчас Джон был всецело со зрителями. Я же была не люди, а подруга.
На площадке вспыхнул огнедышаший факел (так вот, зачем дома была нужна канистра с горючим). Стало уютней. По темным валунам заплясали розовые блики, и те опять превратились в сидящие фигуры. Комедия продолжалась: Джон выдернул из своего бака швабру и принялся вращать ее в танце. Я исполняла похожий трюк с тросточкой, когда училась восточному танцу. Кстати: куда делась тросточка? Помню, что долго путешествовала с ней – я ведь тогда старалась танцевать даже во время поездок – а потом? Может, она по-старчески отправилась на покой, затаилась в Люберцах, когда я танцевать перестала?
– Привет, моя красавица! Давай-ка ты мне поможешь.
Швабра очутилась в руках рослой, рыхлотелой девицы в леопардовой майке. Джон повелел ей драить мостовую в такт музыке; делать это – он продемонстрировал – следовало яростно и быстро. Публика развеселилась. Девица смутилась, встала столбом.
– А люди ждут. – укорил Джон.
Несчастная повиновалась и аллюром проскакала по площадке, орудуя шваброй. Но Джон быстро отобрал у нее инструмент:
– Ну что ты, любовь моя! Разве это делается так? Смотри! Когда ты на сцене, главное, чтобы всё было секси!
И показал, что значит «секси», опершись на швабру, оттопырив зад и скользнув бархатным взором по аудитории. Мой сосед из бойзбенда рассмеялся, я скосила на него глаза: все-таки, славный мальчишка. Золотой мальчишка, ржаной мальчишка. Чистый и светлый, как день, как солнце, как честное обещание и знак поддержки.
Локо так и останется для меня с тех пор знаком поддержки: именно о нем я буду чаще всего вспоминать там, где мне будет нелегко, именно его лицо будет всплывать в мареве сомнений, светлым пятном маячить среди химер. Под крышей Дуомо во Флоренции: под сенью ада, столь мастерски написанного Вазари. В сырой ночи Мачераты. В огнедышащей пасти Рима. На Понто Векьо и в Сан Лоренцо. Там, где мне будет казаться, что я уже не справляюсь, не вытяну, что нет сил, что Серо-Желтый со стены на рю де ля Карретери тысячу раз прав – где-то там всегда будет появляться лицо Локо, как точка опоры, как источник света. По крайней мере, то его лицо, которым он всегда поворачивался ко мне.
– –
Реальность, данная нам в ощущениях, иногда слоится. Во время выступления
