в богадельню. – Она бросила щетку, которая упала с неожиданно громким стуком, и мыльными пальцами сжала переносицу. Борозда между ее бровей появилась и исчезла, как делала постоянно со дня папиной смерти, с каждым днем становясь все глубже.
– И оставить Йозефа одного? – спросила я. – Что он будет делать так далеко и без друзей?
Мама прикусила губу.
– Что, по-твоему, мы должны сделать?
У меня не было ответа. Нам не хватало средств ни на то, чтобы поехать к нему, ни на то, чтобы отправить его домой.
– Нет, – решительно заявила мама, покачав головой. – Йозефу лучше остаться в Вене. Попытать счастья, проявить себя и оставить свой след в мире, как предначертано Господом.
– Важно не то, что предначертано Господом, – мрачно произнесла Констанца, – а то, чего требуют Древние законы. Если вы обманом лишите их жертвы, то расплачиваться будем мы все. Нагрянет Охота и принесет с собой смерть, погибель и разрушение.
Кто-то вскрикнул от боли. Я с беспокойством оглянулась и увидела, как Кете посасывает костяшки пальцев в том месте, где случайно порезалась ножом. Она торопливо продолжила готовить обед и принялась нарезать сырое тесто для лапши, но теперь ее руки дрожали. Я взялась готовить spätzle вместо сестры, а она благодарно отошла в сторону жарить лук.
Мама с отвращением фыркнула:
– Только не это снова.
Они с Констанцей были на ножах с тех пор, как я их помню, и их пререкания стали таким же привычным фоном, как гаммы, которые репетировал Йозеф. Даже папе не удалось их примирить, поскольку он всегда прислушивался к матери и не спешил принимать сторону жены.
– Не будь я уверена в том, что тебе, занудной гарпии, уготован комфортный насест в Аду, я бы молилась о твоей вечной душе.
Констанца шлепнула ладонью по столу, заставив письмо – и всех нас – подпрыгнуть.
– Как ты не понимаешь, что я пытаюсь спасти душу Йозефа? – закричала она, брызгая слюной.
Мы были ошеломлены. Несмотря на свою раздражительную и вспыльчивую натуру, Констанца редко выходила из себя. Она была по-своему последовательной и надежной, как метроном, шагающий туда-сюда в интервале между пренебрежением и презрением. Наша бабушка была устрашающей, а не пугливой.
В моей голове раздался голос брата. «Я здесь родился. Я должен здесь умереть».
Я небрежно бросила лапшу в кастрюлю и ошпарилась брызгами кипятка. Из глубин памяти всплыл незваный образ угольно-черных глаз на лице с резкими чертами.
– Девочка, – хриплым голосом промолвила Констанца, глядя на меня в упор. – Ты знаешь, какой он.
Я ничего не ответила. Мы с Кете продолжали готовить. Гробовую тишину в кухне нарушало лишь бульканье кипящей воды и шипение поджаривающегося лука.
– Что? – спросила мама. – Что ты имеешь в виду?
Кете посмотрела на меня искоса, но я как ни в чем не бывало растягивала spätzle и бросала лапшу в сковороду с луком.
– Да
