я.
– Ну что же, попробую, – послушно согласился титулярный советник. – Возвращался я поздно вечером от дочери, она у меня далековато живет, на Аптекарском острове. Ее супруг там домик прикупил с мезонином. Так вот, я к ним обычно раз в неделю наведываюсь, чайком побаловаться, поболтать о том, о сем. У дочки моей, у Машеньки, печеньице всегда найдется домашнее, а зять мой человек сведущий, – Слепцов перевел дух и снова заговорил: – В вопросах политики.
Я с интересом внимал ему и не перебивал, вопреки своему страстному желанию направить наш разговор в совершенно иное русло. Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что чело – век, прерванный на полуслове, порой замыкается в себе. Поэ – тому я сдержал свой порыв и позволил Слепцову поведать мне все, что ему известно о замужней жизни Марии Платоновны.
– Так, о чем это я? – вдруг прервался Платон Модестович. – Ах, да, – он легонько хлопнул себя по лбу. – Темно уже было, я и не видел почти ничего. Но мне показалось, что человека в воду столкнули. Может, и померещилось? Не уверен я, – мой собеседник развел руками.
– А почему вам так показалось? – осведомился я.
Слепцов задумался, снова сорвался с места и зашагал по комнате. Наконец, он собрался с духом, чтобы ответить.
– Я увидел, как человек упал с моста, а потом услышал шаги, которые быстро удалялись прочь от рокового места. Хотя, – Платон Модестович все-таки остановился, – утверждать не берусь, – он вытер пот со лба батистовым платком с вензелями. – Возможно, несчастный юноша и покончил с собой, – Слепцов перекрестился. – Вам, вероятно, известно, что Петровские воинские артикулы относят самоубийство в разряд преступлений против жизни. Согласно закону, самоубийцу – неудачника, избежавшего смерти, приговаривали к смертной казни как посягнувшего на Божью волю и государственный интерес.
– Известно, – ответил я, изумленный его осведомленностью в этом вопросе.
– Ужасно, – воскликнул Платон Модестович. – Лично я этому бедняге сочувствую.
Я поблагодарил господина Слепцова и собрался было уже откланяться, но титулярный советник еще около получаса продолжал обсуждать несовершенства законодательства в прошлом и настоящем, а затем перешел к вопросу о даровании конституции Царству Польскому, так что мне удалось его покинуть только с преогромным трудом.
Извозчик меня уже заждался и явно обрадовался, увидев, что я по-прежнему жив и невредим. Он, кажется, вообразил себе обо мне уже Бог знает что. Усаживаясь в экипаж, я приказал вознице отправляться по направлению к церкви Вознесения Господня.
Мать Строганова, Инну Ильиничну, мне довелось застать в слезах и глубоком трауре. Ее под руку поддерживал муж, Александр Савельевич, глаза у него также были заплаканы. Весь дом погрузился в уныние, в чем не было совершенно ничего удивительного. Ведь эта чета потеряла единственного сына!
Я был немного знаком с отцом семейства, и потому не было ничего зазорного в том, что я поспешил им выразить свое искреннее соболезнование.
