style="font-size:15px;"> – Ты долго шёл, юноша… Я мог и не дождаться тебя… ноги стынут… – посетовал он вместо приветствия.
Говорил Агазон медленно, отделяя слова, одно от другого, чувствовалось, что они даются ему с трудом.
Я присел на ложе и взял его холодеющую руку.
– Жизнь прошла… А для чего? Всё бессмысленно… – тяжело вздохнул он.
– Вы не правы, учитель. А ваши знания, ваши мысли, ваши рукописи…
– Люди глупы… Они живут бессмысленными надеждами, живут, полагая, что однажды достигнут своей цели… Они не понимают главного: никакая цель не имеет значения… Важно только движение к ней…
Он закрыл глаза и надолго замолчал. Потом еле слышно произнёс:
– Под подушкой… возьми… это тебе, юноша…
Я послушно извлёк жёлтый свиток, туго перевязанный алой бечевой, и отложил в сторону.
Агазон, собрав последние силы, чуть слышно пролепетал:
– Прощай, юноша… Помни меня… А я там, куда иду, тебя не забуду… Никогда…
Он снова закрыл глаза. Дыхание его пресеклось, а когда возобновилось, стало вырываться из груди всё реже и реже, пока совсем не угасло. Мышцы его ещё мгновение назад живого лица расслабились, придавая лику Агазона некую завершённость. Именно такими бывают лики у статуй героев и богов. И вместе с отстранённостью и величием проступило в нём что-то неуловимо детское, безмятежное…
Я поднёс к губам Агазона бронзовое зеркало. Оно осталось чистым, незамутнённым…
Слёзы сами собой покатились по моим щекам. Я заплакал навзрыд и не стыдился своих слёз. Умер мой единственный друг, мой учитель, мой второй отец… И я оплакивал его так горько, как будто отдавая долг всем тем, кого не смог оплакать прежде: своим родным и наставникам, погибшим от рук наёмников Фраата, моим боевым товарищам, павшим на поле боя и пропавшим в застенках у римлян…
Когда поток слёз иссяк, я отыскал среди вещей Агазона сестерции, отложенные им для похорон, и отправил Тита в храм Венеры Либитины, где хранились погребальные принадлежности. Он понёс жрецам заявление о смерти вольноотпущенника Агазона и необходимые деньги для подготовки тела к кремации.
Конечно, я не мог проводить учителя в последний путь так, как провожают знатного римлянина – с пышной похоронной процессией и многочисленными плакальщицами, но и позволить ему быть похороненным как последнему бедняку я тоже не хотел.
Мне доводилось не однажды видеть, как обыденно и неприглядно это происходило. На узких носилках в виде открытого сундука с ручками тело бедняка в жалкой, истёршейся тоге четыре раба выносят в поле за Эсквилинские ворота и сбрасывают в один из множества склепов. Из-за круглой отдушины, сделанной в верхушке свода, эти склепы в народе зовут «маленькими колодцами». Каждый вечер один из таких «колодцев» открывается для всех покойников, которых принесут в этот день. Кладбищенские служители бросают туда тела усопших, предварительно сняв их утлые одежды,
