немало…
Я, сдерживая ироническую улыбку, кивнул.
Талл принялся описывать пиршество, причмокивая от удовольствия:
– На первое подавали кабана из Лукки, приготовленного в рыбном рассоле, с сельдереем, острой репой, редькой и латуком. Всё это подавалось в блестящих чашах и на таких же блестящих подносах. В дивных серебряных кувшинах разносили косское вино. Я и сейчас ощущаю незабываемый вкус. К тому же каждый из пирующих получил в подарок по серебряному кубку с инкрустацией на память о столь значимом событии… – Талл перевёл дыхание и продолжил: – А затем рабы, один прекраснее другого, протёрли столы пурпурными полотенцами, принесли запечённых перепелов и рыб, блюда с раками и устрицами. К устрицам подавалось албанское вино… Это было неповторимо, я не видел ничего подобного! До сих пор, когда я вспоминаю об этом, у меня желудок начинает ёкать… – похвастался он и спросил: – Ты когда-нибудь в своей Парфии ел мурену, сваренную в соусе из креветок, гиберской рыбы и хиосского вина? А что ты скажешь о жареном журавле или печени жирного гуся, откормленного отборными фигами?
Я не успевал отвечать на его вопросы. Талл продолжал сыпать гастрономическими подробностями, исторгая их из себя как из рога изобилия:
– Ну как я могу забыть великолепную заячью лопатку в белом соусе или запечённых диких голубей, приготовленных без гузок в соке морских раковин? Даже блистательный Меценат, который сам славится отменными пирами, не удержался от похвалы этому празднику чревоугодия… А потом нас ублажали музыканты из школы Тигеллия Гермогена и пели гетеры, подобные мифическим сиренам… О, как бесподобно звучали флейты, лиры, кифары и самбуки, как сладко вторили им голоса жриц любви! – Талл, приняв позу трагика, запел визжащим фальцетом:
Увенчай своё тело цветами и майораном;
Возьми фламеум, приди сюда, приветливое божество,
Приди в жёлтой сандалии на белоснежной ноге.
Увлечённый веселием, присоедини свой голос к нашей песне!
Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!
Своей лёгкой стопой ударь о землю,
Взволнуй своей рукой пламя горящей сосны!
Призови в жилище ту, что должна здесь царить.
Пусть она возгорится желанием к своему молодому мужу,
Пусть любовь увлечёт её душу,
Пусть обовьёт его она, как плющ обвивает вяз…
Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!..
Он пел так фальшиво и так комично корчил при этом гримасы, что я не выдержал и расхохотался. Но, упоённый собственным пением и сладкими воспоминаниями о весёлой свадьбе, Талл воспринял мой смех как зрительскую овацию и, едва закончив куплет, продолжал без всяких пауз:
– Всем гостям особенно понравились сцены из супружеской жизни, которые представляли любимые мимы Августа: Пилад из Киликии и Батилл из Александрии… Они так виртуозно кувыркались, изображая любовные утехи, что большинство присутствующих, не вставая с ложа, взялись повторять их со своими
