у обочины, лениво переговаривались. Ничего стратегически ценного в беседе не было. Простой солдатский треп. Некий Курт жаловался на скверную работу полевой почты – письмо из Нюрнберга тащилось целых восемь дней! Собеседник спрашивал, как погода в Нюрнберге. Курт отвечал, что на погоду жаловаться грешно, в фатерлянде не бывает плохой погоды. Магда довела до ума лужайку под домом, с детьми занимается гувернантка фрау Цибель, вот только у Оскара, возможно, неприятности – в следующем месяце он заканчивает Брауншвейгское училище СС, и ходят упорные слухи, что весь выпуск в полном составе отправят на Восточный фронт. Но, может, еще обойдется.
Мучительно долго тянулись минуты. Вопила в болоте какая-то дурная выпь. По поводу птицы солдаты тоже пошутили. Взревел мотор, немцы забрались в бронемашину и уехали. Воцарилась тишина, даже птица с дурным голосом перестала орать.
– Ну, вот, ничего и не страшно, – пробормотал Зорин.
Поднимались, старательно матерясь, отряхивались. Лишь Листвянский с какой-то кислой физиономией сидел на коленях. Шарил рукой по траве. В другой руке он зажимал вместе с рычагом гранату РГД, которую однажды уже пытался взорвать.
– Опять ты, Саня, за свое, – упрекнул Зорин.
– Так я же на всякий случай, товарищ сержант, – прошептал боец. – А вдруг заметили бы нас, что тогда?
– Молодец, – похвалил Вершинин, – не растерялся. И немцев бы разнесло, и нас. Вставляй обратно чеку и пошли.
– Да не знаю я, где чека, – пробормотал и покраснел как маков цвет боец. – Вроде тут была, не могу найти, выронил, наверное…
– Ну, итить твою налево! – всплеснул руками Дорохов. – А голову ты случайно не выронил?
Ситуация складывалась пикантная. В последующие несколько минут бойцы ползали по траве, пахали носом землю, выискивая двойной кусочек проволоки, похожий на женскую шпильку для волос. А Листвянский сидел на коленях с миной библейского великомученика и побелевшими пальцами сжимал рычаг, предохраняющий боек от удара по капсюлю.
– Ты зачем это сделал, чудо? – шипел Вершинин.
– А я знал? – отбивался Листвянский. – Думал, точно брошу – они же вот, совсем рядом были… Вроде в руке держал, а потом уже нет… Я всю траву вокруг обшарил…
– И что теперь? – ехидно прищурившись, спросил Вершинин.
– А пусть сидит, – махнув рукой, предложил Цыгайло, – а мы пойдем.
– И сколько я так просижу? – уныло пробормотал Листвянский. – У меня уже пальцы затекли.
– Минут пять просидишь, – подумав, сказал Дорохов. – А потом взрывайся, мы уже далеко будем.
– Может, бросим, а? – жалобно протянул Листвянский.
– И думать не смей, – запретил Зорин. – Вся немчура в округе сбежится, вот тогда и повоюем.
Все замолчали и выжидающе уставились на командира – может, у отца родного имеются светлые
