накладывая на себя «крестное знамение», и покачиваясь взад-вперёд, что-то в полголоса тягуче приговаривала и причитала. Она никак не могла смириться с мыслью, что её Савелий с дедом Трофимом так и остались не захороненными.
– Не по-людски это, не по-христиански! – всё время повторяла она.
Никто из местных жителей, кроме первого соседа, дальнего родственника и лучшего друга Савелия – Лукашова Афанасия, не брал на себя смелость пойти на заимку и предать земле тела усопших. Но Афанасий сроду был плотником, и не умевший даже держать в руках охотничьего ружья, не знал дороги на заимку. Коренные же жители, в большинстве своём – эвенки, наотрез отказывались пойти на этот шаг, не желая ещё пуще разгневить каких-то своих богов, итак уже наславших на них свою кару за неверность и непослушание.
Только лишь год спустя Афанасий с превеликим трудом смог уговорить местного эвенка Тимошку, горького пьяницу, но, в общем-то неплохого и безобидного человека, за десятилитровую бутыль самогона, сходить вместе с ним на заимку и свершить святое дело.
Спустя некоторое время, расстроенным и удручённым воротившись назад, Афанасий рассказал, что по прибытии на заимку, они сразу же обнаружили тех, кого искали. Дед Трофим лежал спиной на медвежьей шкуре с вытянутыми вдоль туловища руками, как старый солдат на параде. Рядом, голова к голове, ничком, лежал Савелий, положив на его грудь руку с каким-то крепко зажатым в кулаке камнем, и подмяв под себя другую руку.
Тут же, по другую сторону, но поперёк, расположился преданный и умный пёс Шалун, положив морду на дедово плечо. От этого потрясающего зрелища, как рассказывал впоследствии Афанасий, мурашки побежали по всему телу. Создавалось такое впечатление, будто все трое только что заснули, а Савелий и Шалун словно прикрывали деда, тревожась, чтобы кто-то невзначай не потревожил его сна. Померли они, по всей видимости, от удушья, так как следов пожара на поляне обнаружено не было.
К великому изумлению Афанасия и Тимошки тела всех троих хорошо сохранились и остались нетронутыми ни зверьём, ни птицей, ни прочей лесной тварью. По словам Афанасия в тех местах лес был пустынен и мёртв. В воздухе до сих пор висел застоявшийся, едкий и прогорклый запах гари. Деда Трофима с Савелием похоронили тут же, ближе к покосившемуся срубу, смастерив и поставив над ними деревянный крест. Шалуна закопали в трёх-четырёх саженях от них и привалили холмик небольшим камнем.
Только лишь после этого Лукерья как-то успокоилась и утихомирилась. Но, обычно весёлая и жизнерадостная, она стала замкнутой и нелюдимой. День ото дня сохла и чахла, и через три месяца её не стало. Неделей позже отдала Богу душу и Мария Степановна, Лёвушкина бабушка.
На правах дальнего родственника, забрав к себе на какое-то время Лёвушку и будучи посвящённым в курс почти всех житейских дел семьи Лопухиных, Афанасий, в один из вьюжных, зимних вечеров, отписал родной сестре Савелия письмо. В нём он поведал о всех несчастьях и невзгодах, свалившихся на семью
