чувством, конечно, была черная зависть к однокласснику, помноженная на досаду в адрес родителей. Если бы они не потащили меня в осточертевший с рождения Крым, где я мог всего лишь наблюдать переодевающихся и писающих, а отправили в обычный пионерский лагерь, я мог бы получить все, что получил Костя. Ведь я был ничем не хуже его.
Следом шел страх – точнее, опасение за друга.
Еще точнее – почти взрослое сознание факта, что происшедшее с ним, особенно в варианте с престарелой пионервожатой, является преждевременным. И при всех прочих обстоятельствах Косте следовало повременить с вхождением во взрослый мир хотя бы года на два.
Затем я мучился непониманием того, что взрослая женщина – наверняка чья-то мать – занимается делом, о котором в ее возрасте давно пора забыть. Да и вообще, как получилось, что люди, которых послали в лагерь кого-то воспитывать, сами занимаются непотребством?
В тот день мною владело именно это.
Потом, с течением времени, отношение стало меняться.
Зависть сменялась сочувствием, страх – облегчением, непонимание улетучилось, вытесненное собственными опытами.
Но тем не менее, день Костиного откровения означил некий перелом в моем мировоззрении. По крайней мере, приготовил меня к осознанию следующих сущностей.
Сейчас, конечно, я вижу все, происходившее с нами в прошлом веке, под другим углом зрения.
Рожденным и опытами жизни и принятием быстротечности бытия.
А прежде всего – знаниями, которых тогда не было.
5
Теперь я понимаю, что во все времена бригады для обслуживания ведомственных пионерлагерей формировались из особого контингента. Ездили туда типы определенного сорта, которым лето в городе не несло особой радости.
Мужчины – в основном тихие, незапойные безобидные алкоголики.
И женщины, готовые вскочить даже на ручку от лопаты.
Все морали одинаково лживы и пытаются возвести в абсолют то, чего = не может существовать.
Но коммунистическая мораль в своем воинствующем ханжестве превзошла христианскую.
Ведь если попы женскую чувственность порицали, то коммунисты ее = отрицали.
Одной из самых вредных гендерных химер коммунизма являлась та, что в сексе якобы мужчина домогается, а женщина терпит.
О том бесконечно врал социалистический «реализм», в котором реальности было столько же, сколько в каких-нибудь маяковских «окнах РОСТА».
Этой ложью советским людям запорошили мозги до такой степени, что они сами начинали в нее верить.
Например, моя мать, женщина в общем неглупая: дура не могла бы достигнуть довольно высокой должности и продержаться на ней до выхода на пенсию – внушала мне такие вещи, над которыми посмеялся бы сегодняшний первоклассник.
Впрочем, о матери я вспоминать не стану. Признавая ее значимость как профессионального работника,
