да еще бы и паспорт с печатью показала, – тогда другое дело, а так, язык без костей, а уши с перепонками. Сама она своего законного скоро четыре года исполнится, как выставила, совсем запился, стоило бы посадить, да пожалела, дочку не захотела позорить. Верочку – год уже, как в город проводила, на бухгалтера выучила. Серьезная девка, в общежитии жить не захотела, комнату снимает, сорок рублей в месяц платит. Потому и самой приходится квартирантов держать, хоть и хлопотно, да без приварка не вытянуть. Зарплата в столовой маленькая. Перебивается с латаного на перелицованное.
– А у калитки встретила? В галстучке выходил… тоже постоялец?
– Любахин ухажер. Командировочный с гидролизного. Я не встреваю. Пусть уж лучше здесь, чем под кустами. Солидный мужчина, не чета нашим.
Вздыхает Людмила и Настя – за компанию.
– Может, к маманьке на могилку съездим?
Людмила, не сказать, что с большим желанием, но соглашается.
Закручивают пробку на коньяке, привезенном из Москвы, благо, что бутылка с резьбой, и недолго собираясь – в путь. По дороге заворачивают в столовую – сестренкой похвастаться и выпросить отгул.
Могилу находят не сразу. Сиротская могилка, без цветочка, без деревца, с гнилым штакетником оградки. Людмила садится на траву, глаза ее влажнеют, голос дрожит.
– Что молчишь-то? Выговори мне: такая-рассякая оградку поставить не может, у других вон серебрянкой покрашены, а там вон, смотри, даже плита мраморная стоит.
– С чего я тебе буду выговаривать?
– А ты найди с чего. Найдешь, если захочешь. Только не забудь спросить, как я все это без мужика смогу сделать, на какие шиши-барыши.
– Перестань, что я, не понимаю что ли, вчера на свет родилась?
Настя присаживается рядом с сестрой, достает из сумки бутылку, яблоки.
– Давай, помянем маманьку.
Людмила пробует яблоко.
– Сладкое. Почем брала?
– Не помню.
– Значит, хорошо живешь, раз не помнишь.
И всхлипывать перестала и в голосе какое-то сомнение, если не подозрительность. Шумно понюхала стакан.
– За маманьку, – у Насти подступили слезы.
– Помянем великомученицу, – Людмила легко проглатывает коньяк и с жадностью вгрызается в яблоко. – Нет, ты скажи, почему у нас доля такая?
– Какая?
– Ломаная. С батькой моим она двух лет не прожила. Я на четвереньках ползала, когда его на войну забрали. В двадцать пять лет овдовела. А уж от какого красавца тебя принесла одному Богу известно. Ей тогда под сорок подкатывало. И оставила. К доктору идти постыдилась.
– А может, не от стыдливости? Может, от любви?
– Какая любовь в ее годы, сказанула.
– А что…
– Да то. Будто не знаешь, какая пытка к доктору идти. Откуда ей здоровья было взять?
– Помню, как волосы расчесывала. Красивые были волосы у нее. Платье в синий
