в ее сторону и она, приняв знак сей за царскую милость, торжественно вопросила:
– Можно ли начинать, Ваше величество?
– Чего начинать? – не понял я.
– Как это чего, парад!
Час от часу не легче, и все же я, наверное, в гостях у психов. Но как попали к психам эти красотки, может быть и они тоже психички? Не хватало мне одной психопатки дома.
– Ах, парад. Ну что ж, давайте, парад так парад.
Старуха приблизилась к перилам и хриплым баритоном рявкнула в микрофон:
– Гаре. м.м!.. Равнение направу… Интервал три шага… Поротно, строевым, с песня-ай… шагом… арш!
Тут вперед выполз Тип и начал исполнять песню «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы…»
Тип был директором императорской филармонии, как позже я выяснил (и на что намекала мне бабка) в корыстных целях он уволил всех оркестрантов. Раньше в штате числилось восемнадцать музыкантов, и теперь сам работал за всю капеллу: он громко пел, успевая при этом подражать то звуку фагота, то флейты или валторны. Со стороны это выглядело как кривляние пьяного клоуна на арене цирка. Было видно, что он в ударе, и фиглярствовать или куражиться таким вот манером, доставляет ему удовольствие. Мне это было неприятно, но окружающие воспринимали его шутовство как концерт для фортепьяно с оркестром во дворце наций. Даже старуха, которая, судя по всему, симпатии к нему не питала, смотрела на происходящее как на естественное течение общепринятого церемониала.
Парад был великолепен. Жены прошли под балконом строевым шагом, держа равнение на меня. Из-под кованых каблучков сыпались искры. Четкий ровный шаг их, гулким молотом звучал на плацу предназначенного для строевой подготовки личного состава моих жен. Я почувствовал необыкновенное воодушевление и энтузиазм. В душе моей пробудились неведомые ранее дикие инстинкты: мне хотелось стрелять из карабина по абстрактному врагу, рубить шашкой направо и налево и вообще, лихо джигитовать на глазах у понимающей публики. На секунду я представил себя бравым гусаром на горячем скакуне, возглавляющим шествие блистательных амазонок.
Я любовался и восхищался собой и мне казалось, что мои прелестницы взирают на меня с безумным обожанием. Восторг и упоение охватили все мое существо. Еще немного и я бы заплакал от умиления. Осталось лишь поискать в кармане носовой платок, чтобы громко высморкаться и уронить сентиментальную слезу на декоративный паркет балкона.
Прежде такое случалось со мною часто и, как правило, в самое неурочное время, вызывая у окружающих недоумение и смех. Теперь я был все-таки царь и момент для сантиментов сочли бы неподходящим: я не хотел, чтобы моя монархическая слабость послужила предметом для пересудов в стане придворных. Все замерли в замешательстве, догадываясь, что именно я собираюсь вынимать из кармана в следующее мгновение. Но от излишних телячьих нежностей меня спасла старушка, которую вдруг не к месту охватил приступ удушливого кашля.
