самозащиты, считался могучим орудием агитации и употреблялся лишь постольку, поскольку имелось в виду достижение целей организационных».
Ее гибкий, блестящий ум, организаторские способности, умение привлекать к себе людей отмечали даже враги. Она умела очаровывать людей с первого взгляда и даже внешне была похожа на Александру Васильевну, которая относилась к ней с огромным уважением.
В воспоминаниях, изданных в Берлине в 1906 году, Михайловский, хорошо знавший Фигнер, попытался объяснить ее влияние на окружающих: «В чем состояла эта сила, это обаяние, которым она пользовалась, трудно сказать. Она была умна и красива, но не в одном уме тут было дело. Захватывала она своей цельностью, сквозившею в каждом ее слове, в каждом ее жесте: для нее не было колебаний и сомнений. Не было, однако, в ней и той аскетической суровости, которая часто бывает свойственна людям этого типа».
Мне довелось читать письмо Веры Николаевны к сестре Ольге, написанное незадолго до ареста, в котором сформулировано жизненное кредо революционерки. «Всего больше, – писала она, – надо иметь в виду личную свою выработку и надеяться главным образом на себя… Как ни грустно сознаться, между великими идеями и идеалами, которые живут в душе, и жизненной действительностью такая страшная пропасть, такое колоссальное несоответствие целей с результатами, грандиозность задач с мизерностью выполнимости, что истинное величие в том-то и состоит, по-моему, чтобы твои глаза не перестали гореть энтузиазмом, а руки не лежали сложенными в бессилии при вполне критическом отношении к себе, к другим, к обстоятельствам, к постановке и обстановке дела, медленно продвигаться вперед, имея утешение лишь в перспективе, в истории, и сохранить при этом бескорыстную преданность идее, не поступиться идеалом, не изменить друзьям, нести жизнь, как крест, испытывать больше неудач, чем удач, много терять и остаться верным себе, не отступить…
Надо делать посильное дело, вмешиваться в жизнь, сталкиваться с людьми, чтобы болеть их болезнями, страдать их страданиями и делить их радости…»
Глеб, конечно, не мог знать об этом письме. Но он проницательно разглядел в Вере Николаевне суть ее натуры, ее настойчивое стремление к постоянному самосовершенствованию, ее твердость в достижении идеала, который, в ее понимании, был весьма далек от осуществления, ее потребность в деле для других полагаться только на самого себя. Глеб Иванович видел в ней тип человека будущего, превратившего, по его выражению, эгоистическое сердце в сердце всескорбящее. Не будет преувеличением сказать, что он преклонялся перед Фигнер. И говорил о ней всегда восторженно, доходя чуть ли не до религиозного экстаза.
Я думаю, что отсутствие Успенского на сходках народовольцев едва ли было случайностью. Друзья оберегали его от всевозможных опасностей и не посвящали в свою тайную деятельность. Михайловский как-то признался мне, что Глеб Иванович по своей правдивости и детскому простодушию не вынесет тайны, проговорится и погибнет. Глеб это понимал, но сердцем не принимал скрытности своих друзей и близких и буквально страдал от нее. Все вокруг него,
