надежды. Последние песни
поют дураки, оторвавшись от стаи.
Но небо закрыто, диагноз известен,
кто смог бы взлететь – тот давно уж летает.
А нам и пытаться теперь уже тщетно,
а нам – покружив, пополнять эти сонмы
шуршащих и мёртвых, цветных и бесцветных —
осеннюю норму упавших и сорных
из прошлого года, из прошлого века
– мы ляжем слоями, от нас не убудет,
мы смыслы без звука, мы ноты-калеки,
обычные души обыденных судеб.
Нас поздняя осень привычно зачистит,
а мы никого не зовём за собою…
Вот только немного сочувствуем листьям,
что станут надеяться новой весною.
*** (чудо)
Уже забили петуха,
уже повесился Иуда…
А все-таки, случится чудо,
хоть и не верится пока.
Мы спрятались в своих домах.
Нас запирает осторожность,
и меч безумства убран в ножны,
и сторожит, как цербер, страх.
А говорят, пришла весна,
да это попросту издевка!
Какая подлая уловка,
какая яркая блесна!
На самом деле, свет убит…
Наш свет в пещере замурован,
привален камень. Промыслово
на нас взирает злобный быт.
Надежда – словно решето,
все в пустоту из ниоткуда…
Но все равно: случится чудо
внезапно, просто. Ни за что.
АНКЕТА
*** (от хрустальной зимы…)
От хрустальной зимы замирая в восторге
и рыдая от сломанных веток рябин,
шла она в синеву и, скользя на пригорке,
так хотела, чтоб он её больше любил!
Чтобы ей не завидовать глупым сюжетам
и парить над житейским цинизмом подруг,
чтоб любовь не казалась похожей на смету,
а была бы похожей на «взгляды» и «вдруг».
Но какие же взгляды, когда уже поздно,
если титры идут, свет включают в кино.
И он рвётся к прохладе, стремится на воздух,
ну а ей остаётся, как прежде, одно:
то ползти, то лететь – в пустоту… до предела.
Экономя желанья, сжигать их дотла.
Он любил – но не так, как она бы хотела.
А лишь так, что мечтать о других не могла.
*** (подоконник, книжка, чашка)
Подоконник, книжка, чашка.
К мёрзлому окну
тонкой блеклой промокашкой
зимний свет прильнул.
А за шторкою дремотной
день уже остыл.
Тянут время неохотно
старые часы
и немодным циферблатом
смотрят мне в глаза:
ты-то, ты-то вино-вата,
так-таки
