по носу кончиком долота.
– Вот я и луплю вас, как только в этом и хорош – смертные грехи все с пороками изображать на ваших гнусных рожах. Но пуще прочих – алчность и жадность, потому ты и похож так на Тибо Рунжмайла… Хотя мне и хочется вырезать Богородицу, такую как мой добрый друг и наставник – Жако Бонварле, заканчивает по образу своей богоподобной дочки – Джульетты. Доброго дня, мастер Бонварле, и здоровья!
Жан, свесившись с доски, махнул рукой скульптору, который на подмостках ниже тщательно полировал складки длинной мантии статуи Девы Марии среди прочих фигур в тимпане главного портала.
Мастер Бонварле приостановил работу и поднял голову.
– Спасибо, Жан. Как работа?
– Отлично! Закончил мерзость, от которой только и проку, что не даст дождю вылить потоки грязи на ваших ангелов.
– Да, работа спорится – год-два, если англичане к нам не припожалуют, Франция с божьей помощью и девы, короновавшей Карла в Реймсе, изгонит врагов, и у аббатства Святого Корнеля появится портал достойный его великолепия и доброй славы!
Оба художника, один из которых творил в поднебесье на узкой дощечке, держась за облака; а другой – на лесах попрочнее под ним, отличались друг от друга так же, как небо и земля. Начнем с того, что Жан из Компьена, известный больше как Пикардийский Забияка за свои горячность и задиристость, был ражим молодцем со счастливой улыбкой на гладко выбритом пригожем лице, на вид ему можно было дать лет двадцать семь – двадцать восемь. Весь внешний облик его отражал чистую и неугомонную душу – он сыпал жестами и словами, выражение лица менялось так часто, как менялось его настроение – то он улыбался всему божьему свету, а то вдруг хмурился, как насупившееся небо, или гневался подобно урагану.
Мастер Жако Бонварле, напротив, был маленьким, сухеньким, тихим, добрым старичком, седым как лунь, чьи волосы почти покинули светлую голову, и с жидкой бородёнкой клинышком. Скупой на слова и движения, он тотчас вернулся к своей работе после пары слов в ответ, и долото его издавало не больше шума, чем он сам.
– Все эти торговцы овощами и мясом с птицей под нами, – крикнул ему Жан в сердцах, – и носа кверху не поднимут, чтобы взглянуть на нашу работу, им плевать на наш труд и на наше искусство украшать мир вокруг них. Для кого мы работаем, мастер Бонварле?
– Для себя, – буркнул учитель.
– Как бы не так, – рассмеялся Жан Забияка, и скользнул вниз с лесов по веревке, пав на головы крестьян, торговавших на рынке, к их величайшему изумлению и испугу.
Через пару минут Жан сидел уже за столом перед кувшином с пивом у гостиницы «Флёр де Лис» – «Цветок Лилии», на свежем воздухе напротив рыночной площади полной шума, хрюканья, кудахтанья, блеянья, визга, писка, цыплят,
