этих реформ и так было проведено без счета). Затем пошли слухи о подспудных волнениях в армии и возможном выдвижении из армейской среды военного диктатора. Последнее связывалось с усилением активности так называемых теневых структур и готовящемся путче с последующей всеобщей криминализацией, повсеместным террором и анархией, чему могли противостоять лишь военные. И, наконец, договорились до того, что уже сформировано параллельное временное правительство, в планах которого не то произвести смену общественно-государственного строя (…какого на какой, интересно?!), не то вообще провозгласить отмену каких-либо национальных государственных институтов по причине построения одного общемирового дома, – что, само по себе, было бы, наверное, не так уж и плохо.
Конечно это были только журналистские утки и обывательские бредни, и не стоило бы обращать на них особого внимания, но жизненный опыт подсказывал, что с подобных бредней у нас обычно и начинается все самое паскудное.
Наши старички, у которых на такие дела был благоприобретенный нюх, отреагировали первыми: принялись обсуждать, не пора ли запасаться спичками, стеариновыми свечами и макаронами. Мой отец, которого я всегда искренне считал мудрым старичиной, вдруг приволок откуда-то с толкучки допотопную керосинку и принялся демонстративно ее чистить. Наташа, конечно, быстро ликвидировала этот приступ помешательства – вышвырнула антикварную керосинку вон, а свекра пригрозила отправить в специальный санаторий, но въедливый запах керосина остался, а вместе с ним ощущение тревоги: вот, мол, оно – началось!..
Через некоторое время я пересекся с профессором Белокуровым, который, будучи природным аналитиком и обществоведом, считал своим долгом находиться в курсе всех подробностей текущей политической ситуации, а также закулисных интриг. Доверительно склонившись к моему уху, профессор доходчиво и с научной точки зрения объяснил мне суть происходящего. Во-первых, учитывая нашу национальную специфику, любая смена правителя есть смутное время по определению, то есть предполагает наличие этой самой политической мути и ядовитого угара, а следовательно, порождает некоторые тревожные ожидания. Во-вторых, данный момент является чрезвычайно темным, можно сказать мистически и метафизически разломным, и обладает креативным свойством продуцировать всяческие турбулентности. Это его, профессора, дословная формулировка.
– Вот оно как, – молвил я.
Профессор авторитетно тряхнул брылями. Он спешил на ученый совет и, сутулясь, убежал. Вместо него, откуда не возьмись, материализовалась его богемная половина, которая взяла меня под руку и за чашкой кофе нашептала, что на самом деле все обстоит даже сложнее, чем объяснил профессор. А конкретно – «продуцированные турбулентности» еще бы ничего, но вот какой случился совершенно неожиданный сюрприз: наш домашний маршал Сева, ревностный служака и душа-человек, элементарно «дал говна».
– Чего-чего? –
