ей в самое ухо, – на дверном косяке…
От жаркого мужского дыхания вмиг вспотела спина, тонкая сорочка под шерстяным платьем неприятно прилипла к телу. Тугой корсаж, еще плотнее стиснул ребра, затрудняя дыхание. Вцепившись в глухой ворот платья заледенелыми пальцами, Алимпия в отчаянии рванула ткань. А не заболела ли она взаправду?! Как ее отец…
– Надо будет воротиться, забрать яйцо, как стемнеет. Пойдешь со мной? – не отпускал хриплый голос, словно не замечая охватившей ее паники.
Не выдержав натиска девичьих пальчиков, верхняя пуговица отлетела от платья, ударив по носу белобрысого недотёпу. За ней посыпались и другие, освобождая дорогу глубокому вдоху, потом выдох, опять вдох – и так три раза: глубокий вдох, глубокий выдох… на счет "четыре".
– М-м-м, – промычал рядом Кравцов, беспардонно уставившись в порванный ворот на ритмично вздымающуюся женскую грудь под влажной сорочкой.
Не желая замечать мужской интерес, Липа прикрыла глаза: "маленькая кучерявая кроха на руках отца… желтая бусина на длинной спице зажата в кулачке, как петушок на палочке … тянет ее в рот… легкий шлепок по попке… горькие слезы обиды… бусина возвращается на папин пиджак… "Глупыш, это не конфета! Это твой золотой ключик в светлое будущее…" – дыхание понемногу восстановилось, сердце успокоилось.
Исподтишка глянула на Егора. Сидит, сопит, в пол уставился, руки меж коленей свесил, как есть – мишка косолапый! Улыбнулась, тихонько провела рукой по светлым вихрам. От неожиданной ласки Кравцов дернулся, вскочил с дивана. Смущенно потоптался на месте, не решаясь поднять взгляд. Присесть обратно тоже не решился. Подошел к доктору. Нахмурив брови, ткнул корявым пальцем в сложенный надвое листок. лежащий на самом краешке стола:
– Может, вот?
Отведя в сторону "указующий перст" Егора, Карл Натанович быстро схватил бумагу.
– Точно! Оно! – радостно воскликнул, брызгая слюной на Егора. – Я нашел, нашел это место!
– Ну, нашел и молодец, пошли харчеваться, желудок уже к спине прилип!
– Липушка, иди, взгляни! – суетился доктор, не обращая внимания на недовольного парня.
Вырванная тетрадная страница. Скачущие по листу чернильные буквы с трудом складывались в слова, слова – в предложения, предложения – в стихотворение.
– Прочитай, дядя, никак не разберу.
Поправив пенсне, Марк Натанович начал читать. Сначала громко, затем все тише и тише, а потом и вовсе перешел на шепот:
– Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку?
Черным мраком наказать? Сколько мне терпеть ту муку?!
Сердце разорвала в клочья, истерзала душу в прах…
Вот и гроб уже заколочен. Боль утраты…ярость… страх…
Горький рок… В часовне белой, под придавленной плитой,
Ты лежишь в одежде прелой на перине земляной.
Два монаха преклоненных камнем замерли в стене,
В разумах их помутненных стон доносится извне.
Дрожь
