заскрипел тормозами, лязгнул стыком буферов, дёрнулся и остановился.
По коридору прошумела толпа пассажиров к выходу.
Она сидела, притаившись, еле дыша. Сердце бешено колотилось.
Нет, никто не зашёл за ней, никто не открыл дверь в это купе. Только высокое июльское солнце нещадно палило в окно.
В вагоне наступила полная тишина.
Тогда она потихоньку приоткрыла дверь, выглянула в коридор и, убедившись, что в вагоне никого не осталась, на негнущихся от страха ногах, доплелась до своего места в вагоне. Её фибровый чемоданчик так и стоял на нижней полке. В вагоне по-прежнему было тихо. Почти бегом, насколько позволяли всё ещё негнущиеся ноги, кинулась в другой конец вагона, к тамбурной двери, которая вела в соседний вагон. Выскочила в тамбур и, перейдя в следующий вагон, там, через открытую дверь, спустилась по крутым ступенькам на перрон.
И зажмурилась – таким ярким показался ей свет летнего дня.
Солнце стояло высоко и светило прямо на перрон. Она с опаской быстро бросила взгляд вдоль состава – дядьки-проводника из её вагона нигде не было видно.
По перрону сновали пассажиры, потные и шумные, скупая у вокзальных старушек и дородных тётенек всякую снедь, то есть – еду. Пахло картошкой, малосольными огурцами, укропом и очень как-то по-деревенски, как ей показалось. Аппетитно.
Рот наполнился слюной. Она вспомнила, что не ела с прошлого вечера. Не хотелось. Да и мать не предложила ничего, не позвала за стол. И провожать её на поезд сегодня – тоже не пошла.
Снова вспомнила, как захотелось пить на вокзале, как зашла в буфет, как расплатилась за лимонад. И увидела свой кошелёк на стойке привокзального буфета.
Застонала и, поставив на землю чемоданчик, без сил опустилась на него.
…Состав проплывал мимо. Теперь уже в противоположную сторону – здесь, в Поречье, паровоз перегоняли и ставили из головы в хвост. Отсюда начинался путь прямо на Ленинград… Перрон почти опустел. Хозяйки складывали в корзинки то, что осталось не распроданным, не использованные бумажные пакетики; кое-кто на ходу пересчитывали небогатую выручку. Молча расходились.
Она с трудом поднялась с чемоданчика, подняла его за ручку (какой тяжёлый!) и, отойдя к самому краю платформы, снова поставила. И снова села на него.
«Что делать?… Что делать…»
Пустота в душе и в голове. Тело отяжелело и уже не чувствовало ни палящего солнца, ни голода – ничего. Она сидела на своём школьном чемоданчике, опустив голову и свесив плетьми руки с колен. Не было ни страшно, ни горько, ни жалко…
– Ты чего это здесь на солнцепёке? Не встретил, что ль, никто?
Закрывая солнце, к ней наклонилась женщина – одна из тех тёток-хозяек.
– Чего молчишь? Солнечный удар хочешь здесь заработать? Гляди, красная уже вся. Так, спрашиваю, не встретил никто?
– Не встретил, – покорно ответила она, – никто не встретил…
– А к кому приехала? Что-то я тебя не припомню. Всех наших
