ничего не понял, Ерохин. Если ты хочешь избежать душевных болей и переживаний за меня, то я тоже не должна жить в вечном страхе потерять тебя. Я тоже должна иметь право на спокойную жизнь. Сейчас ты один и у тебя нет агентуры. А один – не воин. Или уходи с работы, или прими мою помощь. Я стану твоей агентурой. Что мне терять в этой жизни, кроме тебя. Я ведь тоже когда-то училась в институте МВД. Следователем мечтала стать. Но мечты рассыпались карточным домиком из-за одного типа, не будем показывать пальцем.
Разговор предстоял тяжёлый. Можно рассориться сразу, или через несколько часов бесплодных споров.
Звонок малтфона отсрочил разборки.
Тюрина сообщила, что Можайский искал Козака, и спрашивал, не отправил ли его куда-нибудь Ерохин.
– …Да…Отправил, – растерянно пробормотал Сергей, – Передай, что я сейчас приеду и сам ему объясню.
Пробила холодная испарина. Ну и денёк.
В дверях они с Элькой мило распрощались, что только усилило горечь.
Он не знал, что вопрос для неё решён. Здесь сплавилось все: нереализованные амбиции, несбывшиеся мечты о работе следователя, внутренняя потребность борьбы за общемировые ценности, проявляемая во взносах в детские фонды и активном участии в проектах по защите животных. Но было и ещё кое-что – подспудное желание заставить Сергея страдать и переживать за неё, чтобы он прочувствовал хоть малую долю того, что выпало ей девятнадцать лет назад.
Сергей доложил Можайскому о ночном инциденте.
Удар кулаком по столу разметал канцелярскую утварь. А матерный шквал заставил Сергея уворачиваться от брызг слюны. Заглянула испуганная секретарша. Но поймав звериный взгляд шефа, тут же исчезла.
Отдышавшись, полковник сипло произнёс, – Пойдём-ка вниз, посидим в моей машине.
За стеклом машины шумно бежал проспект.
– А Муратов этот, рапорт не напишет? – после молчания спросил Можайский, на щеках которого оставался нездоровый румянец.
– Палыч? Нет, ему не резон. До пенсии пара месяцев, а если копнут, то и он под раздачу попадёт.
– Кто ещё знает? Сказал кому?
– Нет.
– Ты пока не торопись. Пятно на весь отдел ляжет. Не отмоемся. Дождёмся этого подонка… Я сам с ним разберусь… И сам разрулю с начальством, – и снова сорвался на ругань, – … твою мать! Только работать начали.
Он замолчал, разглядывая в окно сырой асфальт. Затем уставился на Сергея пробирающим взглядом.
– Тебя Мостовой ни о чём не допытывал? Не выведывал что-нибудь мимо меня?
– Нет, – растерянно ответил Ерохин, – Да мы с ним и не общались. Один раз вызвал … И то я в кабинет не попал.
Снова молчание – тяжкое, с явным недоговором.
– Понимаешь в чем дело, Серёж, – с трудом выдавил Можайский, – Не распространяйся ты особо при нём… Ну, если почувствуешь, что лишнего выпытывает. И не только по этому случаю. – Сергей напрягся, и молча разглядывал никелированную ручку
