сцепленные впотьмах.Человек меня ждет терпеливо
в звездный миг передачи огня,
и, теплея, бутылка пива
из кармана глядит на меня.
Я на пепел не жалуюсь «Примы»,
мне уроненный на ладонь,
только жаль, что проходит он мимо,
человек, передавший огонь…
Ода Мелине Меркури
Чьи рыжие волосы,
будто бы пламя кометное,
в Нью-Йорке взметнулись,
в Париже мелькнули?
Ты песнями в морды швыряешься,
будто каменьями,
Мелина Меркури.
Сейчас в героинях не дамы с камелиями —
девчонки с каменьями.
Сестренка,
тебе посвящаю я оду!
Пусть рыжая прядка
в простреленной книге борьбы за свободу
навеки —
закладка.
И ты, поджигая собой города,
по свету бушуешь божественно…
Как стыдно молчащим мужчинам, —
когда
трибуном
становится женщина.
И белые молнии вскинутых рук
так яростно
воздух
рубят,
как будто у статуи выросли вдруг
отбитые руки.
Эллада,
тебя я увидел такой!
Как храмы твои ни оплеваны,
искусство —
пощечина тою рукой,
которая даже отломана.
И слышат Мелину Афины и Крит,
и все подземелия затхлые.
Искусство твое —
несдающийся крик
от глотки, которая заткнута!
Все зрячие греки асфалию злят.
Слепые – надежны и выгодны.
Искусство твое —
несдающийся взгляд
тех глаз,
которые выколоты.
А ты все пляшешь,
милый Зорба,
и пьешь, наверно, потому,
что на свободе быть позорно,
когда почетно сесть в тюрьму.
И только ноги ходят, ходят,
и выручает всякий раз
твое спасительное хобби —
когда увяз,
пускаться в пляс.
И катастроф великолепных
ты ждешь,
пока что не в тюрьме,
с одной девчонкой на коленях,
с другой девчонкой на уме.
И, неудачами раздавлен,
ты предвкушаешь, злой,
ничей,
великолепие развалин
прогнившей власти хунтачей.
И ты,
ногами балагуря,
еще станцуешь,
черт чумной,
вдвоем
