была моя. Хотел повесить ее и смотреть на нее, сколько захочется, и знать, что она принадлежит мне! Чтобы мне вдруг захотелось иметь картину – да это бессмыслица какая-то! И все равно – я, скорее всего, это не потяну. По правде говоря, в тот момент я был как раз при деньгах. Удачно на лошадку поставил. Но картина вполне может стоить целую уйму денег. Фунтов двадцать? Двадцать пять? В любом случае, что за беда, если я спрошу? Не съедят же они меня, верно? Я вошел, чувствуя прилив агрессивности, готовый к обороне.
Внутри все было очень приглушенно и величественно. Казалось, приглушена даже сама атмосфера этого помещения. Неопределенный цвет стен, неопределенный цвет бархатной кушетки, сидя на которой можно было смотреть на картины. Человек, немного похожий на образец идеально одетого мужчины из газетной рекламы, подошел, чтобы меня обслужить, и заговорил приглушенным голосом, соответственно всему антуражу. Странным образом, он не вел себя со мной высокомерно, как обычно бывает в высококлассных бонд-стритовских магазинах. Он выслушал все, что я ему сказал, затем вынул картину из витрины и дал мне ее рассмотреть, держа картину на фоне стены столько времени, сколько мне для этого было нужно. Мне тогда пришло в голову – как это порой бывает, когда ты вдруг точно понимаешь, как все происходит, – что к картинам не применимы те же правила, что применимы ко всяким другим вещам. Кто-то мог зайти куда-то – вроде этого места – в потрепанном старом костюме и в рубашке с замахрившимися манжетами, а оказаться миллионером, пожелавшим пополнить свою коллекцию. Или он мог зайти, одетый в новое да дешевое – вот вроде меня, – но почему-то вдруг загоревшись такой охотой купить картину, что сумел собрать деньжат, пусть даже сплутовав для этого.
– Прекрасный образец творчества этого художника, – сказал человек, державший картину.
– Сколько? – с живостью поинтересовался я.
– Двадцать пять тысяч, – ответил он своим тихим голосом.
Я хорошо умею сохранять невозмутимое выражение лица. Ничего не показал. Ну, по крайней мере, думаю, что не показал. Он добавил к сказанному какое-то имя, оно звучало как иностранное. Имя художника, решил я, и что картина только что прибыла на продажу из какого-то загородного дома, где жившие там люди даже понятия не имели, что это такое. Я держал марку.
– Деньги большие, но ведь его картина того стоит, я полагаю, – произнес я.
Двадцать пять тысяч фунтов. Хорошенький смех!
– Да, – вздохнул человек. – Да, это верно.
Он очень осторожно опустил картину и отнес ее обратно в витрину. Взглянул на меня, улыбнулся и заметил:
– У вас хороший вкус.
Я почувствовал, что мы с ним, в общем-то, понимаем друг друга. Поблагодарил его и вышел на Бонд-стрит.
Глава 3
Я не очень много знаю о том, как надо про все записывать, то есть я хочу сказать, о том, как бы это делал настоящий писатель. Например, вот этот
