велено передать вам сновидение, – улыбнулась Таня, поглядывая на Океану глазами небесного цвета.
Шепот стелился вдоль стен, а во мраке коридора маячили фигуры. Где-то на втором этаже громко хлопнула дверь, и встревоженные гости инстинктивно обернулись к хозяину усадьбы.
– Моя жена, – пояснил тот. – Она у меня женщина скромная, нелюдимая. А сегодня ей вдобавок ко всему еще и нездоровится.
– Тут, наверное, жутковато, – пробормотал Михаил. – В лесу, в таком большом доме, совсем одни.
– Мы не одни, – загадочно произнес хозяин усадьбы.
Океана же рассматривала Таню, невольно ощущая озноб по коже: глаза девушки то и дело меняли цвет. Тысячи сюрреалистических картин проносились в ее сознании. Люди, бегущие по вязкой зеленой пустыне… Города, уходящие к горизонту и закругляющиеся в дугу… Залитые зловонной водой подвалы, во мраке которых мерещились бледные лица заблудившихся там когда-то детей… Распускающиеся бутоны вместо солнц, и божественные киты, плывущие по орбитам… Клубящийся сгусток тьмы, величественно шагающий по гладкому мрамору и несущий на руках мертвую женщину… Луна, разрезаемая на ломтики самим Господом Богом, который клал ее на хлеб и жевал, жевал, жевал, при этом громко чавкая – так, что смоченные слюной крошки жизни рассыпались по вселенной… Искрящаяся шерсть сонма кошек и гул поднимающегося лифта, шахта которого оказалась бездонна, потому что так пожелал в своем бреду некто, величающий себя Ловцом Сновидений… Гигантские люди с выпученными, заросшими катарактой глазами плелись вдоль пустынных улиц… Пьяный художник тщетно пытался написать потрет выкопанного им же трупа; покойница неустанно о чем-то вопрошала… Алое небо и марши на площади… Забияки из прошлого, возвращающиеся с новыми обидами и насмешками… Первая любовь и вкус поцелуя, смешанный с табаком, шелухой от семечек и кучерявыми волосками чужого лобка… Крик матери, высокомерие, застывшее на ее вытянутом лице и унизительная пощечина. Еще одна. И еще. «Негодный мальчишка!»… Спящий океан и покрытые гниющими водорослями пляжи из серой гальки. Старый японский маяк и подавляющая своей монолитностью бесконечность воды, сливающаяся с будоражащей душу бесконечностью неба. Отец… Фигурка в лесу и унылое тявканье старой собачонки… Все это каким-то непостижимым образом сводилось к пробирающемуся сквозь чащу огромному медведю, он же – седой как лунь старик с густой бородой, в руках у которого зажат клубок шерсти. И шерстяная нить эта окутывала весь мир, приводя его в движение… Шерстяная нить эта тянулась к холодному, полному презрения взгляду, как и к белому халату врача. Тянулась к крови, крови, крови… И к неровным буквам на полу: «П», «Е», «Т»… И, конечно же, к дороге, мощенной камнем, залитой багровой вязкостью…
Океана резко отвернулась, так как не могла больше видеть всех этих несвязанных между собой картин; в глазах рябило – фосфены в форме змей скользили и извивались, постепенно распадаясь на фракталы, обращаясь в мушиный рой, – сердце гулко колотилось, пульсирующим эхом отдаваясь в ушах.
– Простите,
