Слова вязли в идеях и образах, захлебывались, постепенно утрачивая всякое значение, превращаясь в гортанные звуки, в хрипы и бульканье гибнущей в ужасных муках твари… Эх, эти ничего не значащие слова! Ветер же спокойно заглядывал в окна, принимая очертания невиданных лесных чудищ, вылепленных из снега, прошлогодних листьев и ломких веток. Сплошь пугающие силуэты хтонических монстров, древних, как сама мать-природа. И их перламутровые тапетумные глаза угрожающе мерцали во тьме, с клыков сочилась густая слюна…
…а вязкая патока нерастворенного сахара растеклась по дну чашки, и Океана деликатно поставила ее на столик. Скользнула взглядом по восковым лицам. Размеренный треск полена в камине нагонял дрему. Жеманно коснувшись языком нижней губы, она мысленно устремилась к лучшему другу мужа – Михаилу.
Кто же он такой, этот таинственный персонаж?
Гладковыбритое лицо с острыми скулами и крысиными глазками-бусинами, в которых нельзя было ничего прочесть. Следы давнишней оспы на щеках и кустистые, норовящие срастись над переносицей брови безумца. Ворот рубашки был застегнут и на вид казался уж слишком тугим: бедняге наверняка трудно дышать… И как же лживо он смеялся! При этом все его тело было напряженно: мышцы натянуты в тугие струны, на которых бесчисленными животворящими пальцами Яхве можно подбирать аккорды из ДДТ. Словно гепард перед смертоносным прыжком. Он что-то говорил, и говорил, и говорил, но его шершавый язык ворочался через силу, так как во рту у него было сухо.
«Точно так же, как у меня между ног, – размышляла Океана, – в ту ночь, когда Альберт пришел делать ребенка».
Она улыбнулась, и причиной этого Михаил посчитал шутку собственного сочинения. «А она очень даже ничего, эта Океана», – подумал он, крепче сжимая холодную и влажную ладонь жены.
Океана споткнулась об эти его мысли, но… практически сразу ее внимание привлек странный образ, гвоздем засевший в сознании Михаила: одноэтажный дом, с виду так самый обыкновенный и, по ходу, совсем недавно отстроенный. Вместе с тем, уставившись на нее голубыми глазками юного демона, дом распахивал свои двери и приглашал внутрь, а там… Воспоминания Михаила, смутные и неясные, метались, словно вспышки агонии на бойне: тут тебе и ванна, у которой не имелось дна, лишь черная бездна, а в ней – блеск вечно голодных глазищ да исполинских размеров пасть, – и мебель, шагающая по коридору, и всевозможная живность, будь то кошки, собаки, крысы, тигры, крокодилы, даже слоны. А еще люди – абсолютно одинаковые, с лицами, являющимися точной копией друг друга, – лыбились, хохотали, заполоняя комнаты. «Хотим играть!» Михаил орал и хватался за голову. Стенной шкаф проглотил друга детства: тот шагнул внутрь и… вышел совершенно в ином мире. Дом смеялся, смеялся и смеялся. Дом был наполнен лицами, в нем оживали парейдолии. «Как нам его продать?» – убивалась жена Ника. «Хрен знает, – отвечал Михаил. – Мы никому не сможем впарить эту избушку, она попросту не позволит этого сделать».
«Конечно, – согласилась Океана, крайне заинтригованная идеей впоследствии наведаться в гости к Михаилу и побродить по такой жемчужине с дверями,
