заурядной развалиной, все же имеется гараж. Оставлять автомобиль на ночь наедине с зимней стужей не шибко хотелось.
– Я себе иначе все представляла, – сказала Океана, рассматривая блеклые лица в окнах. – Даже и не догадывалась, что ты настолько любишь старину.
– Тебе ничем не угодишь, – рассердился Альберт. – Сделай мне одолжение, хорошо?
– Какое, милый?
– Не устраивай сцен на глазах у публики, ладно? Помни, мы должны изображать семейную пару.
Океана лишь покачала головой.
– Правда думаешь, что в это кто-то поверит? Бог мой, Альберт, лапочка, степень доктора психологии не научила тебя разбираться в людях? Какая жалость! Прям откровение новоиспеченного Фауста. Как там?.. Ах, да! «Я богословьем овладел, над философией корпел, юриспруденцию долбил и медицину изучил. Однако я при этом всем, был и остался дураком!» Господи, да вся Москва уже в курсе о твоем пристрастии к мужским анусам! – Она внимательно посмотрела на мужа. – Мне вот что интересно: этот твой Миша, хоть и женатый, с ребенком, но… у вас что-нибудь было?
Альберт замахнулся, но вовремя спохватился, заметив, как отворилась парадная дверь, и на террасу вышел хозяин усадьбы. Вновь зашелестел по лобовому стеклу снег, взвыл ветер, и окна второго этажа в одночасье опустели. Никаких больше очертаний, никаких лиц, никаких привидений. Лишь обрывок третьей песни из «Ада» Данте призрачным шепотом увяз в напряженном молчании, разделявшем свирепый взгляд Альберта и полные смешинок глаза Океаны:
Воздвигнутое раньше мирозданья.
Бесстрашно я гляжу столетьям вслед.
Ни гнева нет во мне, ни состраданья.
За мной ни для кого надежды нет!
– Ну что же ты? – фыркнула Океана. – Давай, ударь меня еще разок. О да, мой мачо, отшлепай свою негодную девочку! Разве вы, педики, в своих любовных игрищах так друг к дружке не обращаетесь, а?
Она от души расхохоталась.
– Просто заткнись, – прошипел Альберт.
Снег захрустел у него под ногами, когда он, натянуто улыбаясь, двинулся навстречу хозяину усадьбы. Дом же взирал на Альберта – этого жалкого человечка! – с явным пренебрежением, заинтересованный больше в женщине, которая осталась в машине. Сам же Альберт, поднимаясь по расчищенной широкой лестнице и растерянно вглядываясь в хмурое, пусть и испещренное морщинами, но при этом лишенное и намека на возраст лицо хозяина усадьбы (и как только этот тип ухитрился заполучить в собственность такую махину?), невольно ощутил, насколько угнетает его весь здешний вид вкупе с осознанием того факта, что за плечами этого родового гнезда заключено не одно столетие. История прочно впиталась в эти стены, выполненные из кирпича и отделанные белым камнем; история шествовала через галереи и залы, бродила по анфиладам, выглядывала из-за занавесок и кривлялась в помутневших зеркалах. История гуляла по парку, и наутро на снегу
