– кем-то кто будет много писать. Я помню, что решила прочитать как-то одно особенно удачное стихотворение родителям, но не могла решиться. Наконец, выбрав момент во время рекламной паузы, дрожащим голосом зачитала свои труды. В конце я добавила, что мне нравится сочинять и, наверное, я пойду учиться на писателя.
Мама с папой выслушали, а затем с полуулыбкой переглянулись. После этого секундной задержки, папа повернулся ко мне с таким характерным выражением лица – смесью жалости и разочарования. Склонив голову вбок, он вкрадчиво сказал:
– Крошка, ты уверена? Ты же не Пушкин.
Сожаление. Растерянность. Раздражение.
После этого я никогда не читала ничего вслух, и хорошо поняла, что сам по себе внутренний мир человека мало кому нужен – если он не соответствует представлению других людей о том, что там и как устроено.
Появилось понимание того, что жизнь идёт и бредёт не сама по себе, а по нотам, сюжетной пунктирной линии, где следующий штрих предопределён логикой повествования, а не течением судьбы. Осознание, что происходящее – столь же управляемо, как пьеса, где важно знать свою роль и свои реплики. Герои третьего плана пожинают плоды своей посредственной игры, а основные действующие лица достойны внимания зрителей благодаря не столько своим талантам, сколько уместности и соответствию к моменту и антуражу.
Вопрос был в том, каким реквизитом предстояло разжиться.
Глава 4. Ната
Это случилось в июне. Школьные контрольные были написаны, экзамены сданы, полная свобода. Во всём. И мы с Машей отмечали этот праздник жизни, как умели – вдвоём. Почему мы тогда потеряли бдительность – не знаю. Нам было слишком хорошо. Мы гуляли в сквере перед Машиным домом, держались за руки, кормили друг друга мороженым. Интересно, как долго Татьяна Максимовна наблюдала за нами?
Как бы то ни было, пора было Маше было пора домой. Мы зашли в подъезд, и, по обыкновению, стали подниматься пешком по лестнице, останавливаясь чуть ли не на каждом пролёте. За лифтом были окна, можно было сидеть на подоконнике без лишнего внимания от тех, кто выходил на этаже. Мы включили плеер, надели наушники со «Снайперами». Поцелуй на прощание несколько растянулся, и музыка окружила нас как какая-то заколдованная сфера. В ней мир был нашим, подчинялся понятным правилам, и самое главное, в нём не было враждебности и опасений.
Наверное, именно из-за музыки мы не услышали шаги машиной мамы. Как в плохом фильме мы очнулись от её искусственного покашливания в метре от нас.
– Вы в конец что ли обалдели обе?..
– Мам, это не то…
– А ну молчать! Быстро домой!
– Татьяна Максимовна, это…
– А ты – вон! Чтобы ты пропала, ясно? Исчезни, или я тебя зарою.
Она вся побагровела как кусок свежего мяса, а руки, наоборот, побелели так, что пальцы казались не были покрыты кожей, а состояли из одних костей. Она обхватила Машино предплечье и отдёрнула её от меня с такой силой, что она запнулась об ступеньки и чуть не упала.
Нам запретили видеться, разговаривать по телефону, переписываться. На Машином телефоне заблокировали мой номер, на компьютере
