неплохо сохранился: высокий, подтянутый, в чёрных волосах совсем нет седых ниточек, так же, как на лице нет и морщин, которые в то время я считала верными признаками старости.
– Покажу, – снизошла я до ответа и вернулась в кресло.
Стоило мне только провести карандашом по бумаге, как я тут же забыла и об этом разговоре, и о том, где нахожусь. Это был как раз один из тех случаев, которые мама любила обсуждать со своими подругами. Я словно отключалась от реальности, погружаясь в свои мысли настолько глубоко, что переставала замечать происходившее вокруг. Могла подолгу неподвижно сидеть с открытыми глазами, и мама рассказывала всем, как она боится меня в такие моменты, всё чаще называя их припадками.
Сначала я честно отвечала на её расспросы о том, что же я вижу и чувствую, когда так надолго замираю. Я словно смотрела удивительное кино, незримое для окружающих, видела яркие образы, слушала звучание мира, недоступное для других. Это был мир моих фантазий, в котором безобидные плюшевые драконы летали над старинными замками, полуразрушенными и увитыми плющом, а белоснежные единороги паслись на лугах с изумрудной травой… Но эта невероятная сила воображения радовала только меня. Когда я начинала рассказывать об этих снах наяву, мама заметно раздражалась, и постепенно обсуждение свернулось к пустым фразам вроде «Ты опять так делаешь!», «Ну почему ты у меня такая странная? У всех нормальные дети, не то, что ты…» или «Прекращай эти глупости, или попадешь в психушку!»
Раньше я об этом не задумывалась, но вполне возможно, что эти «припадки» окончательно вывели её из себя, раз уж она решила пристроить меня в специализированную школу для таких, как я, детей…
Нарисовать розы по памяти у меня не получалось… Я буквально видела их перед собой, старательно повторяя на бумаге все изгибы лепестков, их волнистые края и острые зазубрины листьев. Изображение, во всей красе доступное внутреннему взору, ускользало и не поддавалось моим попыткам перенести его на бумагу.
Сосредоточенно сопя, я настойчиво продолжала выводить непослушные загогулины, чтобы получить удовлетворяющий меня результат. С тихим шуршанием, похожим на горестный вздох, испорченные листы бумаги один за другим слетали с моих колен на пол. Когда они закончились, я подняла голову, вернувшись в реальный мир, и увидела маму, застывшую от ужаса, и гневно сжимавшую губы так, что они побелели.
– Из меня не выйдет настоящий художник, – прошептала я, обращаясь к мистеру Кроуфорду, который всё также спокойно сидел за столом, внимательно глядя на меня.
Помню, как я была расстроена своим художественным провалом… Тем не менее я подобрала с пола все листы, сложила в аккуратную стопку и осторожно вернула их директору, вместе с карандашами.
Возможно, цепкий взгляд мистера Кроуфорда смог что-то выхватить из моих каракулей, так как он решил меня подбодрить:
– У тебя всё получится, Николь. Я вижу, что ты умная и способная, нужно добавить немного знаний и навыков. Думаю, в нашей школе ты сможешь многому научиться. У нас
