Британия годами проводила политику умиротворения – свою разновидность нейтралитета и изоляционизма.
Просвещение народа в сфере основ мира очевидным образом потерпело провал. Отчего? Факты, о которых говорится в этой и в следующей главах, помогут найти частичный ответ на этот вопрос.
То, чего не смогли сделать пропаганда и агитация в сфере международной политики, даже при том, что в межвоенный период ими занимались множество выдающихся писателей и сотня организаций, наконец-то постепенно начинает воплощаться в настоящий момент: после пережитых ужасов Второй мировой войны и ввиду очевидной опасности, перед лицом которой оказался Запад.
Нередко в качестве довода против любого обсуждения проблем войны ссылаются на следующий феномен: «Люди устроены так, что убедить их способны лишь опыт, факты, события; голая аргументация оставляет их равнодушными. Какой прок от разговоров?» Этот вывод, при всей его внешней «реалистичности» и при том что он якобы «смотрит в лицо человеческой природе», к фактам человеческой природы не имеет ни малейшего отношения, поскольку обсуждение человеческих проблем и формулирование соответствующих теорий является неотъемлемой частью человеческой природы. Свидетельством тому является утренняя газета. Вопрос не в том, должны ли мы обсуждать государственную политику, – мы занимаемся этим беспрестанно, на повышенных тонах, до хрипоты и со страстью. Вопрос в том, должны ли мы продолжать обсуждение, принимая во внимание факты и доказательства, с чувством ответственности за истину и стремясь к ясности суждений, либо полностью игнорируя все это ради потворства атавистическим эмоциям.
Конечно, за прошедшие сорок лет бывали моменты, когда автор этих строк был готов согласиться с глупым и циническим «Что толку?» и когда он был склонен повторять слова, якобы сказанные Клемансо на смертном одре: «Les imbeciles out raison» («Дураки правы»). Работая над «Великой иллюзией», я не раз чувствовал себя дураком из-за того, что полагал, будто усилиями разума можно сдержать поток человеческой тупости. Но, прекратив писать книгу, я обнаружил, что вяло и равнодушно стоять в стороне, когда чудовищное безумие заявляет свои права, куда менее приятно, чем подчиниться порыву и что-нибудь сказать, что-нибудь сделать.
Так что я продолжил работу. Когда рукопись была готова, я стал предлагать ее издателям, одному за другим. Все, к кому бы я ни обращался, шарахались в сторону. Один или два раза, находясь в Лондоне, я звонил издателю, получившему рукопись, и обсуждал ее с ним. Беседа выглядела примерно так.
Издатель: Это книга о мире, не так ли?
Н. Э.: В определенном смысле – да.
Издатель: Как я понимаю, вы журналист, глава парижского отделения «Мейл»?
Н. Э.: Да.
Издатель: Тогда кому как не вам знать, что публика не станет читать книги о «мире» и заставить ее невозможно.
Н. Э.: Но эта книга о мире весьма
