сочинение, слюнявя карандаш.
Я забыла об этой ерунде на следующий же день. Наверное, я бы и про следующую встречу не вспомнила, но бдительная секретарша Анатолия позвонила мне накануне и вежливо поинтересовалась, собираюсь ли я завтра прийти на терапию. Черт, пришлось тащиться.
На третьей встрече Анатолий спросил, что меня останавливает от выполнения домашних заданий. Я мялась, что-то говорила о том, что мне сложно собраться с мыслями, трудно найти свободное время… В какой-то момент сдалась и клятвенно пообещала подготовиться к следующему разу. Я и вправду что-то нацарапала на половине листка А4, да и то только благодаря тому, что совет директоров затянулся. Мой зам по связям с общественностью сцепился с финансовым контролером, началась перепалка, а я, воспользовавшись моментом, достала листочек, написала первую фразу: «Мое любимое животное – пантера» и начала расписывать, какая она красивая, грациозная, быстрая, смелая… На полстранички как раз получилось. Даже самой понравилось. Хоть какое-то разнообразие, а то от этих договоров и финансовых отчетов уже тошнит, как во время первого триместра.
Я ехала на очередной сеанс, и мое веселое настроение уменьшалось, сжималось, съеживалось, а когда я, припарковавшись, вылезла из машины, исчезло вовсе. Может, ну его, домой поеду? Мне уже все понятно: надо быть в согласии со своим телом, чувствами и эмоциями, прислушиваться к внутреннему голосу, больше доверять себе, а не мнению окружающих. Все это я и без Анатолия знаю, тоже мне, Америку открыл! Но какая-то неизвестная мне ранее сила не давала повернуть назад, подпинывая в сторону третьего подъезда.
– Что вы сейчас чувствуете?
– Да ничего я не чувствую, неужели вы не понимаете?! Я ничего не чувствую, ни-че-го! Ничего, ничего, ничего…
Я вскочила на ноги, стала лихорадочно запихивать в сумку свой листочек с домашним заданием, рванула в сторону двери, но, запутавшись в длинной юбке, свалилась на пол. На какое-то мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина. Анатолий смотрел чуть насмешливо, и тут у меня началась настоящая истерика. Я орала, что это бесчеловечно – ставить опыты на живом человеке, задавая ему один и тот же вопрос в течение пяти встреч, что это неприлично – смеяться, когда женщина спотыкается и падает на пол, что сыта по горло его дурацкими домашними заданиями. Я выкрикивала обвинения еще минут пять, не меньше, пока не устала и не плюхнулась на сиротливо стоящий в углу низенький табурет. И тут я начала… нет, не плакать, смеяться! Я смеялась так, что у меня слезы выступили на глазах; я заводилась все больше и больше. В какой-то момент смех перешел в неприличное ржание, всхлипывание, а потом, наконец, в слезы. Но плач этот был какой-то жалкий, детский. Я размазывала кулаками растекшуюся тушь, совершенно не обращая внимания на Анатолия, который сидел все это время на своем месте, как каменный истукан.
– Ольга, что вы сейчас чувствуете?
– Мне очень грустно, мне очень грустно и одиноко.
– А где вы это чувствуете
