нельзя было делиться с кем-то. Это же царство умиротворения и уединения, а не лагерь для беженцев или источник металлолома. Это – оазис, и он не позволит кому-либо выдавить их двоих обратно в безразличную к страданиям пустыню.
Пустота встретила Рамона у главных ворот, и будто главная башня рухнула на него, похоронив под собой чаяния и надежды. Справа от створок, где прежде располагался пост и небольшая бытовка, а также микролитражный автомобиль под навесом, лишь квадрат голой земли в окружении травы напоминал теперь, где стоял контейнер. Рамон с бешено колотящимся сердцем предположил, что пост могли перенести за стену, расположить по другую сторон ворот. Но нет, какой в этом смысл… Тем не менее, мужчина подошел к решетчатым воротам, чтобы убедиться своими глазами. Да. Хоть угол обзора и был скудный, стало совершенно очевидным, что на прилегающей территории – ни души, никаких построек. Только потрескавшийся асфальт и эстакада над никому не нужной автомагистралью.
– Эдуард! Эдуард! – завопил Рамон, не в силах сдержать приступ яростной обиды на охранника, который обещал ему работу и который мог избавить его от нежелательных соседей, но вдруг покинул место без предупреждения. В тот самый момент, когда положение и без того сложилось удручающее!
Стоп! А вдруг… Имелся еще северный въезд. Глупо надеяться, но все же… И Рамон помчался поперек электротротуаров, перемахнув через одно ограждение, второе; то ныряя в вытянутую тень высоток, то являя себя слепящему оку солнца. Вон они, ворота. Не было смысла и дальше давиться самообманом, но он упрямо бежал, пока с грохотом и звоном не влетел в металлическую решетку.
– Почему сейчас? Что случилось? Почему сейчас? – повторял мужчина, сотрясаясь в приступе ядовитого горя. – Что делать, что делать…
Обратно он не бежал. Сказать, что шел – тоже преувеличение. Скорее, волочил ноги, как путник после целого дня скитаний в пустыне. Чем больше он думал о будущем, тем сильнее приходилось вымучивать следующий шаг. Он думал об Элинор, о том, как она, возможно, продолжит превращаться во вторую Магду и возненавидит его. О, эта Магда будет хуже оригинала. Та была глупа, а Элинор – нет. Она умеет анализировать, и память у нее не короткая. Подмечала и подмечает все его ошибки и просчеты, укоряет – пока что, про себя. А когда все это прорвется, когда она решит высказать все, припомнить… Оставался ли шанс, что до такого не дойдет?
Когда Рамон подошел к пансиону, ноздри издевательски защекотал запах жареного мяса. Костер догорел, и жар углей вытапливал жирок, подрумянивал ароматные кусочки… Мужчина проглотил слюну и пробрался меж множества смуглых, сидящих у входа в здание. У них опять хлеб, еще и мясо! Элинор это видит, понимает. У таких умных и способных беглецов – ничего, а у полудиких, немытых бродяг – так много. Здесь, впрочем, у Рамона находилось весомое оправдание: вольноходцев была целая армия, а он все делал один. Точно, это все и объясняет! К тому же, эти оборванцы, как теперь думалось, добывали себе все необходимое воровством и обманом. А он не мог им уподобиться,
