держа в руках большую дорожную сумку.
– Я давно надумал. Наш новый дом – Периферик. Продолжай верить мне, и у нас все получится.
– Рамон! Я тебя умоляю, послушай меня! К чему это упрямство? Ты цепляешься за мираж, еще раз тебе говорю! Ни работы, ни друзей, ни уютного дома, ни вкусного ужина. Это – мазохизм, а не жизнь! – в глазах Элинор стояли слезы: обезоруживающие, искренние до боли в сердце, вне всякого сомнения. – Давай еще раз начнем новую жизнь, но уже не по-твоему, а… по-другому, ничего не усложняя? Соберемся с духом, разведемся, ты – с женой, а я – с мужем, и прятаться ни от кого не придется. Научимся жить среди людей без отчуждения. По крайней мере, попытаемся. Как ни крути, а там у нас больше шансов. Мы ведь всего лишь люди. А люди могут быть счастливы только среди людей. Я, наконец, пришла к этому, и ты должен. Иначе…
– Что «иначе»? – резче, чем намеревался, спросил Рамон.
Элинор не дрогнула под тяжелым взглядом. Напротив, он как будто подтолкнул ее к ультиматуму.
– Иначе свои вещи я сложу в отдельную сумку, и уйдем мы отсюда в разные стороны.
Рамон уставился на нее. Исчезли шумные вольноходцы, исчез Периферик, исчезла надстройка. Остались только он, Элинор, столкнувшиеся взгляды и развязка, застывшая в ожидании его решения.
– Я думаю, если бы ты действительно любила меня, то не заставила бы что-то выбирать, но последовала бы за мной, продолжая верить и помогать в общем деле.
Элинор горько усмехнулась и смахнула прыткую слезу.
– Милый Рамон… Если бы ты действительно любил меня, то послушал бы и не стал зацикливаться на иллюзии. Это уже болезнь, одержимость. Жаль, что не мной…
У Рамона задрожали руки. Плохой знак. Он поспешно отвернулся от Элинор, сделав вид, что ищет что-то на стеллаже. На деле же ему не хотелось, чтобы она увидела, как против воли начало искажаться его лицо. В столь волнительный момент он просто не удавалось себя контролировать. Могло ли существовать их общее «мы» после двух реплик, которыми они обменялись? Неужели, всё, подошли к краю?
– Что ж, тогда нашему наивному приключению конец… Мне так жаль, просто невыносимо, Рамон. Но я вижу, что мне не достучаться до тебя, не переубедить. Я оставлю тебя наедине с оазисом, а сама вернусь в город. Быть может, мы еще встретимся, и – кто знает.... Береги себя.
Рамон позволил ей обнять себя, но сам не поднял рук, не обхватил за талию, как в прежние времена. Он сдерживался из последних сил. Это была пытка похуже каленого железа. Его бросали, его оставляли наедине с толпой смуглых, посреди осажденного оазиса прямо в данную секунду, и он не мог ничего поделать. Он не мог предать собственное решение, отказаться от судьбы. А это была судьба, несомненно. Но Элинор? Рамон до последнего верил, что и она была в его будущем, где триумф покоя и гармонии нежно расправил бы крылья над высотками самого грандиозного сектора Гранд-Леонарда, который охранял бы их взаимопонимание, их уникальную, уединенную любовь. Но нет. Ему не суждено
