романтическим – канонам. И пусть писатель щедро разбрасывает упоминания о «среде», «обществе» и «воспитании» своих героев, как это делали европейские реалисты… Пусть отдает дань и нарождающемуся натурализму, рассуждая о физиологии ревности или о том, какое чувственное воздействие оказывает вальс на бразильский темперамент… Созданную им картину мира это не меняет. Характеры его героев, структурированные по романтическим законам, подчинены «одной, но пламенной страсти». Аурелия мстит Сейшасу не за то, что тот отказался от нее ради светского успеха и богатства, а за то, что он предал ее представление об Идеале, об Абсолюте. Он мог бы когда-то, полюбив ее бескорыстно, стать идеальным Творцом, а она – его Творением. Чувства, которые они питают друг к другу, не случайно сравниваются с теми, что влекли Пигмалиона к Галатее. Но теперь оживляющее, одухотворяющее начало любви, связующее героев античного мифа, в жестоком фарсе, который разыгрывают персонажи Аленкара, вывернуты наизнанку, снижены. Пигмалион и Галатея меняются местами.
А пока «белый раб» делает все, чтобы выкупить свою свободу, законы, более властные, чем законы финансового мира, вступают в силу. Ненависть уступает место любви.
Любовь выступает в «Сеньоре» как великая преобразующая сила. В художественном мире Аленкара у нее есть два союзника – природа и культура. Пьянящее дыхание южной ночи, чарующие запахи сада, красота цветущих растений искушают героев, словно призывая их сдаться, отречься от низменных и сиюминутных расчетов. Именно тогда в Сейшасе, импровизирующем на темы байроновского «Корсара» и «Паризины», просыпается истинный поэт, и исчезает подражатель, фат, носивший до сих пор лишь модную маску «байронической личности». «Корсар» Байрона с его неукротимыми страстями, с образом роковой мстительницы как бы «удваивает» историю Аурелии, гиперболизирует ее.
Жозе де Аленкар, представляя на суд соотечественников свою «Сеньору», решился на смелый художественный эксперимент. Он, как сказали бы сегодня, создал произведение «с двойной кодировкой», обращаясь сразу к двум адресатам – наивной и ненаивной читательской аудитории. Первая будет читать роман как историю страсти, наслаждаясь ее «сериальной» поэтикой; вторая, более искушенная, сумеет вписать прочитанное в обширный литературный контекст. Причем уловит не только авторские реплики в диалоге с Шатобрианом, Байроном или Бальзаком, но и с современными Аленкару литературными спорами. И как бы ни прятался Аленкар-повествователь за фигурой Аленкара-издателя, в предисловии представляя свою историю как чужой текст, его выдает полемическая страстность: Аурелия обсуждает с гостями не что иное, как… повесть самого Аленкара «Дива», спорит с критиками о правдоподобии созданного автором характера – схожего с ее собственным. Это еще один аргумент в разговоре о романтической константе «бразильской души». Права или нет Аурелия
