трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям: бездельники всякому мерзки».
(Труды и дни, ст. 308–310; пер. В. В. Вересаева).
В «Трудах и днях» создаётся задел для будущей апологии таких добродетелей как умеренность, мудрость, терпение, толерантное отношения к ближнему, каким бы тираноподобным тот не оказался. Это перечень в сочетании с героической нравственностью персонажей Гомера в виде мужества, доблести и отваги раскроется уже в эллинский период у стоиков, а пока удалённость от стоицизма отзывается наполовину рациональным, наполовину религиозно-мифологическим отношением к поступкам безнравственного люда. Рациональная сторона сказывается тем, что Гесиод не верит в наказание неправедных на том свете; ему важна справедливость именно в реальном положении дел. Мифологизм остаётся только в качестве веры в лучшее и ожидается эта гармонизация со стороны сакрального:
«Ну как же тут быть справедливым,
Если чем кто неправее, тем легче управу находит?
Верю, однако, что Зевс не всегда же терпеть это будет»
(Труды и дни, ст. 271–273; пер. В. В. Вересаева).
Польза «Трудов и дней» состоит не только в поучительном разъяснении житейских основ, но заключается и в восстановлении значения личности. Гомер не давал себе повода раскрыть свою личность, он был скован традиционной поэтической техникой, лишающей подключение индивидуальности. Напутствия Гесиода, напротив, каждым отрывком проносят нас через пережитое самим автором, через его жизнь, страдания и радости. Быть может беотическая манера и не блещет красками, как у Гомера, но она позволяет личному началу всё чаще промелькивать средь старых мифологических традиций. Это хорошо видно в «Теогонии», где теогонический процесс уже первым бракосочетанием олимпийских богов утверждает союз справедливости (Зевса) и мудрости (Метиды[15]). Как Гомер отстранялся от разумного и человеческого, с таким же рвением Гесиод сращивает божественное и земное, тем самым помогая личности пробиться к свету. Индивидуальное начинает проглядывать всё больше и экстремум антропологического внимания достигается у орфиков.
Проповедником орфизма был демос – слуги и рабы владычествующих господ; этот слой населения не мог спастись материальными благами, т. к. попросту не обладал последними, но никто не был обделён фантазией; под её попечительством и скрылся угнетаемый люд, превратив мифы в спасительное орудие. Если нельзя сыскать телесного умиротворения, то обязательно можно найти аналог. Им становится абсолютизация первого элемента гомеровской структуры псюхе – тюмос – ноос. Не героический тюмос, не разумная сдержанность, а душевная свобода – вот какой ценностью изошли орфические воспевания. С этим изменяется и теогония. История перестаёт заканчиваться на Зевсе, а идёт дальше – к полубогу Дионису, прародителю человечества и виновнику смерти того,
Мудрость, разум (греч.).
