колибри и остаться незамеченным. Я не выдерживал его строгого, уничтожающего взгляда. Казалось, он инстинктивно чует во мне оппозиционера своей абсолютной власти и готов стереть в порошок не только как нарушителя дисциплины, но и как идеологического противника или классового врага.
Федя в этом плане ничем не отличался от остальных, он лучше нас знал местные порядки, считался образцово-показательным и, разумеется, не стал бы подписывать себе приговор. Бунтовал он втихую, когда никого в белых халатах или черной робе поблизости не было. А были мы – его верный друзья и прилежные ученики. Нам он и изливал душу охотно, жалуясь без всякой опаски на превратности злодейки судьбы и проделки бесплатной медицины, которая, по его мнению стала распутной девкой капитализма, или, как теперь говорят, составной частью либеральной экономики и свободного рынка.
– Не зря то, что раньше на Руси называли богоугодными заведениями, теперь называют центрами по предоставлению медицинских услуг, -сетовал он.
Несмотря на все звания и заслуги, ему тоже не докладывали, что колют и что дают глотать. Я тоже не имел понятия, на каких антибиотиках мы сидим. Узнать наименования препаратов, действительно, было невозможно. Единственный раз, когда я проявил инициативу и обратился к сестре Вале с казалось бы невинным вопросом насчет таблеток, которые она положила мне на тумбочку, закончился конфузом.
Вечно чем-то недовольная и несчастная в личной жизни Валя тут вдруг оскорбилась до глубины души и, уходя в коридор, взорвалась нецензурной бранью. Мне стало не по себе. Была она ростом выше среднего, с косой саженью в плечах и грудью, начинающейся от подбородка. С тех пор я почитаю за благо держать язык за зубами, не задавать лишних вопросов, дабы не травмировать нервный медперсонал и не подвергать сомнению его квалификацию.
Но запретный плод, как известно, не дает покоя, любопытство и тяга к знанию, особенно в области, что впрыскивают и что заставляют глотать, все больше вызывали у меня нездоровый интерес и обретали форму навязчивой идеи по мере того, как я убеждался в сомнительности назначенной терапии. На второй день я с удивлением обнаружил, что ноги у меня перестают слушаться, а перед глазами то и дело возникают картины, мало чем отличающиеся от черного квадрата Малевича. Сестра, которая только что всадила в меня большую порцию какого-то раствора, едва успела схватить мою руку, чтоб я не упал. Каково же было мое изумление, когда она призналась, что делает мне уколы, понижающие давление. Сделала три, осталось еще столько же.
– Извините, а зачем вы это делаете, – спросил я, потеряв осторожность. – Я всегда был гипотоником. У меня по жизни низкое давление. А если б коньки отбросил?
Сестра заглянула в журнал, переспросила еще раз мою фамилию, имя-отчество и громко, наверное, чтоб все слышали, прокричала:
– Все правильно, идите ложитесь и не умничайте. Следующий, Цыбулькин, на укол!
***
Итак,
