Она красивая хоть, жена твоего брата?
– Красивая, – ревниво прищурилась Атарика. Эртхиа засмеялся.
– У меня уже есть одна степнячка. И хватит.
Крепче обнял Атарику.
– Я ненадолго уезжаю. Вернусь – и сразу… Слышишь? Уже ничего не бойся. Не бойся ничего. Я знаю, ты боялась. Теперь всё. И всё будет хорошо.
Атарика пытливо посмотрела ему в глаза.
– А богиня не будет против?
Эртхиа отвел было взгляд, но приструнил себя.
– И её не бойся. Ничего тебе не сделает. А другие примут как сестру. Радость, царица моя, каких сыновей ты мне родишь!
Атарика потянулась губами к его уху, будто хотела шепнуть, но заробела, поцеловала только.
– Скоро ты вернешься?
– Вот новая луна народится, а я уже здесь буду!
В кустах зашелестело, поспешные шаги приблизились к беседке. Атарика вздрогнула, прижалась к Эртхиа, но он отстранил ее, положил руку на меч.
– Атарика, доченька, – послышался тревожный голос, – госпожа, уходи скорей, сам хозяин сюда идет, звать государя обедать.
– Иду, няня!
Атарика прижалась щекой к щеке Эртхиа.
– Возвращайся скорее! – и порхнула из беседки, только кусты, прошелестев, сомкнулись за ней.
О всаднике
День уже склонился к вечеру, и последние путники спешили найти приют за городскими стенами, торопя коней, понукая нагруженных пыльными вьюками верблюдов, погоняя семенящих осликов с кроткими мордами. А из ворот священного Аттана, подножия Солнечного трона, выехал одинокий всадник. Он ловко сидел в высоком хайрском седле, по обычаю обильно украшенном серебром. Оба его коня были родом из оазисов Бахареса, об этом говорило точно отмеренное изящество их движений, прямые тонкие шеи, нежные гривы и, главное, ровная поступь неутомимых бахаресай. Легкий вьюк, видно в недальнюю дорогу, не тяготил мухортого заводного, а под седлом шел золотистый, весь в атласных переливах – слава взрастившего его оазиса и гордость всадника.
До ближайшего постоялого двора был день пути, а выехал всадник поздно. Поэтому, едва городские стены остались за спиной, пустил коней вскачь. И любой, глядевший вслед, не стал бы его укорять. Всякий знает, что хороший бахаресский конь может бежать день напролет без отдыха.
Всадник был молод, но осанка его была как у человека, высоко вознесенного Судьбой над прочими и привыкшего к этому с малых лет. И тяжелые серьги с изумрудами и рубинами, знак всадника из высокого рода, качаясь, вспыхивали под иссиня-черными кудрями. Под насупленными бровями, из густой тени ресниц глаза вспыхивали жаркими искрами. Он покусывал темные губы, видно, неоконченный спор не давал ему покоя, и самые веские доводы приходили на ум только сейчас, да было поздно.
Руки его праздно лежали на бедрах, едва придерживая
