сообщил, что видел, как в доме напротив на балконе четвёртого этажа появился подозрительный мужчина, который затем проник в квартиру. Каким образом он появился на балконе, гражданин Губаревич объяснить не мог, так же, как никто из группы задержания не мог объяснить и исчезновения этого толстяка. Страсти улеглись. Машина уехала. Только Затюкин всё ещё стоял на крыльце как был: в домашних тапочках, в стареньких, студенческих ещё, штроксах, в свитере со спущенными кое-где петлями, которые незачем было поднимать по причине ветхости всего свитера. Невидящими, пустыми глазами уставился он в пространство перед собою.
Затихло всё вокруг, только ветер продолжал набирать свою силу и разгонять туман. Медленно, ничего не понимая, поднёс Затюкин к глазам своим пачку сторублёвок.
– Нет, не может быть. Что – это? Я не хотел. Вернись, отдай! Я не хотел! – шептал почти обезумевший Затюкин. Вдруг он бросился на колени и возопил, воздев руки к небу.
– Душа моя! Душечка… Я не хотел!
На крик его, накинув старенькое Галино пальтецо выскочила Дунечка. Она бросилась к нему и испуганно зашептала.
– Я здесь, твоя Дунечка здесь!
Но он не видел и не слышал её. Он бормотал что-то бессвязное и вовсе уж несуразное о каких-то грибочках, колбасках, арбузных корках, фарфоровых супницах, да и ещё, уж воистину – чёрт знает о чём. Дунечка отчаянно пыталась привести его в чувства.
– Тюка, милый, ну что с тобой! Ну прости меня. Я тебя люблю, Тюка. Я всегда тебя любила. Ну очнись, ведь я же рядом, рядом с тобой. Тюка… – молила она.
Ветер развивал её золотистые волосы, пальтецо совсем уже сползло с плеч и, наконец, упало. Она опустилась на колени рядом с Затюкиным, неустанно целуя его и говоря ему всякие нежности, но он не слышал её.
Слёзы покатились у неё из глаз. Она вдруг в отчаянии изо всех сил стала трясти мужа, но тщетно. Он всё нёс какую-то чепуху о свежей клубнике, мороженом и так далее.
– Любимый мой, Тюка, ну вставай, здесь холодно, пойдём домой! Ну что же это с тобой случилось? Ну прости же ты меня! – приговаривала Дунечка, пытаясь поднять мужа на ноги.
Сама она несколько раз падала. Даже разбила коленку, но крови своей не заметила. Наконец, ей таки удалось поднять с колен Затюкина. Она нагнулась, чтобы поднять Галино пальтецо, но вдруг с ужасом застыла согнувшись. У неё на глазах ветер вырвал из обессилевшей кисти Затюкина пачку сторублёвых бумажек и закружил ими хоровод вокруг них. Дунечка распрямилась и испуганно смотрела на этот денежный вихрь. Сторублёвые новенькие бумажки носились повсюду, обозначая места завихрений ветра своим скоплением.
Затюкин, ослабевший от напряжения и от всего пережитого за этот вечер, стоял и бессвязно бормотал что-то необъяснимое о душе, о бланках, о проклятых деньгах. Дунечка, сама изрядно уставшая и поражённая всем произошедшим, крепко обняв Затюкина, поминутно всхлипывая и глядя ничего не понимающими глазами на деньги, пыталась повести домой своего супруга. Он же едва переставлял
