кашу, ананси мог приступить к человеческой пище. Но после сытной белковой смеси никто обычно не рвался к чизкейкам или вафлям.
Мы, питомцы, питались роскошнее хозяев.
Прости меня, сестренка. Прости за то, что мне дышит в лицо аромат нежной фриттаты с лобстером, когда тебе наливают детдомовскую жидкую похлебку из общего бидона.
Веселье вскоре стихло. Облепленные едой фабрикоиды не вытирались, так и нависали над столами неподвижными грудами ароматных вкусностей.
Я кинул себе в тарелку кусок пиццы. Но Мана выхватила у меня тарелку и толкнула другую, с белковой кашей ананси.
– Мана, ты опять, – протянул я. Вот всегда она так.
Дарсис посмотрел на меня. Хмурый ананси служил в Гарнизоне и редко бывал в Центре. Мои реплики явно были ему в новинку. Бронзовые щеки Маны слегка покраснели. Девушка дернула длинную кудряшку двумя пальцами. Волновалась, значит. Ох, сейчас начнется.
– Мануэла я! Сколько повторять? – крикнула Мана. – Мануэла Габриэла Орейро Алмейда!
Я как губка всосал часть ее горячности. Мои щеки полыхнули жаром, руки задрожали. Ну, понеслось, мелькнула последняя спокойная мысль, сейчас тоже начну орать. Ну спасибо, Мана.
И заорал:
– А пиццу зачем забрала? Я не Мана и даже не Мануэла, чтобы ковыряться в этой манке!
Юля оторвалась от каши, посмотрела на меня, на кашу, снова на меня.
– Я тоже не Мана, – сказала моя хозяйка.
– И я, – заметил Дарсис.
Мана пнула меня под столом:
– Не манкай тут! – она махнула рукой в сторону. – Хочешь быть таким, как они?
Круглая как оладушки ребятня опустошала свой стол. Рядом с пухляками их стройные хозяева-ананси выглядели тонкими как анорексичные модели в земном ящике.
По правде, я согласен был с Маной. По правде, большинство похищенных детей в Центре так заплыли жиром, что еле ноги передвигали. Проблема в том, что Мана категорически не соглашалась даже на кусок пиццы. А ненасытная губка в моей голове автоматически впитывала ее жаркий дух протеста. И в итоге я был категорически не согласен сам с собой. Словно заболел раздвоением личности, как Горлум.
Я крикнул:
– А что не так с теми детьми?
Толстые ребята услышали, повернулись к нам, а я указал пальцем на самого круглого и закричал:
– Нельзя никого оскорблять за внешность. Это унижает прежде всего тебя самого.
Я кричал:
– Эти парни не виноваты, что их ноги выплывают из сандалий.
Круглые ребята дружно посмотрели на свою обувь, Мана вдруг улыбнулась:
– Серьезно?
Превратить все в фарс, рассмешить Ману – единственный способ успокоить ее. Успокоиться самому.
– Конечно, – сказал я. – Скорее всего, они просто натянули маломерки.
Приток гневного
