того, что столь заманчивое начало превратится опять в заумное нравоучение. Учитель, решив, что его никто не понял, расплылся в улыбке.
‒ Не стыдитесь, друзья мои, ‒ снова заговорил он, прижимая к себе Уильяма; тот все извивался и морщил губы и нос, стараясь не плакать. – Не стыдитесь, что вам не ясны слова! Стыдитесь праздных мыслей! Я мог бы отпустить вашего друга к отцу и матери, я мог бы позволить ему сохранить цветы у себя. Но задумайтесь! Что будет, если человек захочет пользоваться Благом, не заслужив его? Оно станет собственностью пассажира, рассеивающей его мысли, порождающей в нем праздные сомнения, сбивающей его с верного пути! Каждый, кто проявит такое праздномыслие, вскоре скажет: «К чему мне трудиться? К чему мне служить на благо общества? К чему мне Америго?»
Тут и глаза расчувствовавшегося учителя наполнились слезами; он звучно сглотнул и, словно сжалившись над Уильямом, ослабил хватку, и даже погладил его по волосам… другой рукой стиснул его плечо, чтобы тот не подумал, что настало время удрать.
‒ «К чему мне Америго, если Блага и без того принадлежат мне в изобилии? Зачем мне труд, если мне можно спуститься в чудесный Парк и разграбить его?» ‒ с горечью в голосе продолжал он. – Несчастен тот, кем овладевают такие мысли! Ужасные воды Океана поглотят его навеки!
До детей дошло наконец, что Уильяму удалось найти что-то особенное, совершенно необыкновенное, недоступное им, и теперь – наравне с презрением – их охватила жуткая зависть.
‒ Вы не ослышались, друзья! – неистовствовал учитель. – Корабль однажды видел его кошмарные пучины, и горе тому заложнику праздности, кому доведется узреть их своими глазами! Не примет его остров Америго! Не найдут его высшие Блага и наслаждения! Не познать ему вечную радость!
Дети перестали шушукаться, почуяв угрозу; их зависть тотчас угасла. На берегу Парка стало очень тихо. Только певчие птицы в лесу, прежде заглушенные толпой, не могли умолкнуть, – но людям не было до них никакого дела. И меньше всех это пение заботило учителя, который выдвинул пленника вперед, налегши на его плечи, – словно для похвалы за какой-нибудь образцовый поступок, – и вновь начал говорить, твердым и ледяным голосом:
‒ Слушай меня внимательно, маленький пассажир, ибо сегодня я – твой Господин, моими устами тебя наставляют Создатели. Верни цветы на место, откуда ты принес их! Верни сейчас же, и не вздумай ослушаться своего учителя, иначе не сойдешь на этот берег завтра!
И он резко выпустил Уильяма. Тот от неожиданности зашатался и, чтобы не очутиться на четвереньках, поспешил сделать несколько неуклюжих шагов по направлению к толпе. Ученики захихикали и опять зашептались; они остались довольны тем, что учительский гнев в конце концов настиг не их стриженые головы, а зарвавшегося лохмача. Уильям отвел глаза, чтобы не видеть восторженных лиц, и немного потыкал носком башмака песок, и оценил размер и глубину появившихся ямок: он ждал мгновения, когда все – и учитель
