глаза мои письма. Но я почему-то не верила этому. Мне не давало покоя ощущение того, что я кукла-марионетка в его спектакле жизни. Ему нравилось держать меня на веревочке, то ослабляя ее, то натягивая до предела.
– Ага! Жена заставила! – передразнила я его. – А ты сам-то способен принимать решения и брать на себя ответственность, или как?
Он опустил глаза и слегка покраснел. Ему было неловко. Ничего не ответив, он закурил. Он много курил и литрами пил крепкий черный кофе. Я смеялась над ним: Святой Отец и с сигаретой в руках! Как-то не сочетается! Он улыбнулся, подошел близко-близко и притянул к себе, намереваясь меня поцеловать. Я отскочила от него, как от огня.
– Я тебе не кукла! – заорала я.
Он отвернулся к окну и тихо сказал:
– Прости меня!
– Да иди ты со своим прощением, Преподобный Отец! – задыхаясь от злости и накатившего волнения, выпалила я.
Впрочем, хорошие моменты в нашей с ним встрече тоже были. Я с интересом его расспрашивала, как ему служится на новом месте? Нравится ли?
– А вот когда люди исповедуются, они сами начинают рассказывать тебе о грехах? – спросила я.
– Кто как. Некоторые сами. Кто подходит и молчит, того спрашиваю я, стараясь разговорить, – охотно рассказывал Отец Александр. – Знаешь, бывают такие грехи, о которых очень тяжело начать говорить!
– Знаю! – невесело ответила я.
Я не рассказала ему о том, что была у священника, не рассказала, как этот священник отругал меня за отношения со Святым лицом. Не сказала я ему и о том, что теперь ненавижу всех священников, вместе взятых. И его в том числе! Что наряду с безумной и сумасшедшей любовью к нему живет рука об руку чувство лютой ненависти. Я не могла понять: чего во мне больше? Любви? Ненависти? Или того и другого поровну? Меня одновременно и тянуло к нему, и отталкивало.
Перед отъездом он сделал еще одну попытку добиться от меня близости. Погладив меня по голове, он опустил руку на мою грудь.
– Отстань! – с силой оттолкнула я его. – Я не хочу! – и, закрыв лицо от неловкости и стыда, я отвернулась к стене.
Прощались мы рассеянно и холодно. Было неловко. Мне – за то, что я слишком строго и вызывающе себя вела, ему – за то, что позволял себе слишком много вольностей. Мы стояли на улице, перед зданием железнодорожного вокзала, и он нервно курил.
– Ты не жалеешь, что приехал ко мне? – вдруг спросила я.
– Нет! – коротко ответил он, и отвернулся.
Я уткнулась в его плечо. Он обнял меня своими мощными руками. И мы замерли в ожидании поезда.
– Прости меня, пожалуйста, Отец Александр! – с грустью в голосе произнесла я. – Я вела себя, как дура!
– Ну, что ты, глупенькая! Разве могу я на тебя обижаться? Ты ведь мой самый дорогой и близкий человечек!
– Я не могу без тебя! – вдруг сказала я.
Он помолчал, поежился.
– Помнишь,
