окликнула меня мама. Она нисколько не изменилась. Все такая же энергичная, властная, она четко и коротко отдавала указания по организации похорон. – Что стоишь-то? – с укором спросила она. – Иди за священником, отпеть же надо!
Мама удалилась, только слышен был ее командный голос, дающий указания незнакомым мне людям.
Я покорно поплелась в Церковь, к Отцу Никите. Застала я его на входе в Храм, и буквально вцепилась в его руку.
– Отец Никита! У меня бабка умерла! Вы очень нужны! – на одном дыхании выпалила я.
– Поехали, – коротко ответил он, и мы прямиком направились к дому.
– Ты когда приехала-то? – на ходу спросил Отец Никита.
– Два часа назад, – устало ответила я.
Наша квартира находилась на восьмом этаже. Лифт уже года два не работал. Отец Никита, грозный и плотный, переступал ступеньку за ступенькой, часто останавливаясь и тяжело дыша. Я поддерживала его под руку то с одной, то с другой стороны, успевая вытирать пот с его лба, капавший градом. И когда мы вошли в квартиру, Никита тяжело дышал, а у меня тряслись руки и подкашивались ноги.
Несколько минут Никита молча готовился к отпеванию, а потом неожиданно сунул мне молитвенник и строго сказал: «Читай!» Я открыла страницу, но буквы прыгали перед глазами, расплываясь мелкими кляксами. Дрожащим голосом от страха и усталости, я начала читать и не узнала себя. Мой голос был чужим. Голос юной девушки, мягкой и нежной, куда-то исчез. Появились строгие, грозящие интонации. Голос звучал глухо и тревожно.
Никита буквально вырвал из моих рук молитвенник. Я подняла на него глаза и с трудом поняла, что отпевание закончилось. Передо мной стояло два Отца Никиты и два гроба. Голова сильно кружилась, и я неосознанно схватилась за спинку стула.
– Ну, ничего, ничего, – тихо сказал Никита, – ты – молодец!
– Спасибо Вам, Отец Никита, – хрипло произнесла я.
Похороны плыли как в тумане: яма, гроб, земля. Как странно: была женщина, жила восемьдесят два года, к чему-то стремилась, кого-то любила, кого-то ненавидела. А потом все закончилось в один миг: она закрыла глаза и больше их не открыла. И теперь ее запихали в ящик, зарыли в землю, на съедение червям. Могила со временем порастет травой, крест истреплется от снегов и дождей, память сотрется. Потом умрут и те, кто знал ее. И ничего не останется. Все закончится. Вздыхать и плакать будет один лишь только ветер.
И лишь жалкий бугорок, с покосившимся крестом, да сорной травой будет одиноко стоять, забытый и всеми покинутый.
Мне хотелось скорее со всем этим покончить. Я устала. Но у меня было много дел и обязанностей, которые не допускали отлагательств.
Лишь вечером, когда все разошлись, я спросила у мамы, домывая посуду:
– Ты Дэну дала телеграмму?
– Конечно, – мама подняла на меня тоже уставшие, ко всему безразличные глаза.
– Тогда где он? Почему он сейчас не здесь?
