в длинный коридор, ближайшее к входу помещение было маминым. Марина не очень интересовалась кухней, хозяйством и не вникала в дела дочери, зато была человеком легким и удобным в быту. Когда Надя привела в дом приятеля по художественной школе и объявила об его новом статусе жениха, мать без лишних вопросов согласилась, чтобы он жил в комнате Нади, а среднюю отдали ему под мастерскую: до вступления в Союз художников отдельного помещения Вадиму не полагалось, а уж потом он, конечно, куда-то переедет с работами, и в средней комнате, наверно, будет детская.
О том, что комната для малыша молодой семье понадобится достаточно скоро, Марина узнать не успела. Пока Надя готовилась сделать матери важное заявление, та внезапно сама огорошила молодых: выхожу замуж, уезжаю, чтобы вам, ребята, не мешать. Смертельная обида на то, что все это было проделано так быстро, решительно и «без учета мнения семьи», застыла в груди Нади холодным камнем, похожим на тот, над которым хлопочут в керлинге: большим, округлым и каким-то неумолимым в своей тяжеловесности. Она так и не сказала матери о беременности – та устроила все дела с отъездом буквально за пару месяцев, а к моменту, когда Наде пришла пора рожать, уже неплохо освоилась на новом месте в тихой европейской стране и начала посылать молодым Невельским открытки, активно зазывая в гости. Марина вообще быстро приспосабливалась, покойный дед звал ее с намеком на чеховскую героиню – «попрыгунья».
Надя тогда запретила отвечать на междугородние звонки. Проболталась бабушка, Галина Дмитриевна – для нее никогда не было проблемой указать непутевой дочери на ее очередную непоправимую ошибку. От новости о рожденном тайком от нее внуке Марина чуть не сошла с ума. Мгновенно примчалась из своей Чехии, но замки на Плющихе уже заменили, на телефон никто не отвечал, а молодые родители и новенький малыш были по причине дачного времени неизвестно где. И родная мать непутевой Марины, она же Надина бабушка и Лешина прабабушка, наотрез отказалась говорить своей дочери, где они прячутся. Принципиальность – это у нас генетическое, говорила она с горькой гордостью. Помыкавшись пару недель, Марина уехала. Никто из семьи даже не знал, где она ночевала в тот приезд в Москву.
Потом Марина бывала в Москве еще несколько раз, и постепенно даже какой-то контакт наладился: Галина Дмитриевна отвозила правнука на свидания с ней в парке или кафе-мороженом, иногда к Лешке присоединялся Вадим, и так вот, через посредников, мать и дочь узнавали друг о друге. Общаться с матерью Надя не хотела ни за что. И подарки принимать запретила.
Она даже ремонт сделала так, чтобы в доме не оставалось следов Марины: только темные полы из натурального дерева, белые стены, метлахская плитка с геометрическим узором, серая и белая мебель. При матери здесь все было иначе. Она обожала яркие краски, мастерски с ними обращалась, и все помещения в старой квартире были похожи на декорации к театральному спектаклю вроде «Принцессы Турандот»: экзотично и пестро выкрашенные, забитые бесконечными безделушками, привезенными друзьями и знакомыми из дальних странствий, подушками и пледами, статуэтками
