зеленым потоком в магазин.
Чита, как и все прочие, необязательные теперь вещи и предметы, отошла на второй план, забылась. Остатки ее винограда пошли на закуску еще вечером второго дня, а в последующие почти никакой пищи в доме, кроме ядовито-горького лука, не появлялось. Несколько раз она пыталась напомнить о себе, боязливо подбираясь к Степану, но тот либо хватал ее и принимался слюняво целовать в морду, называя «кормилицей», либо кричал, что только он в доме главный и грубо отшвыривал. Ей, конечно же, было одинаково неприятно и первое, и второе. И еще этот запах перебродивших плодов, которым теперь пропитались насквозь и жилище, и люди.
Но есть-то хотелось. И она высмотрела, потихоньку выкатила лапой из-под стола и сгрызла большой надкушенный огурец, а потом отыскала кошелку с картошкой, на которой и продержалась несколько дней. Картофелины были не очень сочные, хотелось пить, но она больше уже не подходила к лужицам темно-красной жидкости на столе и полу – помнила огонь в животе, еле утихший только под утро. К одиннадцати часам в пятницу Степан вытряхнул из чемодана последнюю мелочь. Пересчитал. На бутылку не хватало.
– А подлечиться-то надо, – простонал Кашалот. – Иначе кондрашка хватит …
– Надо, – согласился хозяин. Посидел, сжав гудящую голову руками, простонал и негромко добавил: – Один выход – пляж … Ты полежи тут, Костя, а я сползаю, на пару пузырей нащелкаю… И все. Похмеляемся и завязываем. Целую неделю прогудели, все спустили. Завязываем. Выходные отлеживаемся, а в понедельник ты на свой белый пароход, а я фотоаппарат в зубы и …
– За–вя–зы–ва–ем, – подтвердил Кашалот. – В море, только в море…
Степан долго заряжал трясущимися руками пленку, матерясь, ползал по полу в поисках куда-то закатившегося светофильтра. Наконец, снарядился, взял в руку цепочку, отыскал взглядом Читу. Она, вжав голову в плечи, сидела на одежном шкафу и только поблескивала глазами из полумрака.
– Мать твою! – хозяина захлестнуло позднее прозрение. – А мы, Костя, ей хоть жрать-то давали! Вот сволочи-и!
– Да грызла она тут че-то …
– Бедненькая ты моя, Читочка, – разжалобился Степан, протягивая к ней руки, – прости уж меня, гада! .. Сейчас мы с тобой денежек заработаем, виноградику купим… Ну, иди ко мне…
Он приставил к шкафу табуретку, тяжело взобрался на нее и, дохнув на Читу густым перегаром, протянул руки. Она сжалась в комок, а потом вдруг взметнулась над головой хозяина и перелетела на старую медную люстру.
–Ты че, Читка, че? – забормотал Степан, медленно передвигая табуретку к люстре. – Ты это … не надо … У меня внутрях все трясется, я резких движений не могу… Не надо, Читка…
Хозяин едва начал неловко выпрямляться под люстрой, а она уже перемахнула на край стола. Загремели бутылки. Кашалот недовольно оторвал туловище от продавленного дивана.
– Помогай, Костя, – призвал Степан, – не смогу один с ей …
