вглядывается в конопатое лицо солдата, говорит:
– В автомобильную метишь? Не-е, тебя не возьмут. Там – чурки. Чёрная рота. У них своя диаспора.
Очередная лекция. Читает сам комбат.
– Ещё а-аз повтоя-аю! – картавит он. – Соизмея-айте свои действия и посйе-едствия, чтобы не быо-о обидно за безцей-но пхо-ожитые годы!
Сержант с недовольной мордой ходит по рядам, фотографирует и раздаёт листочки с какими-то цифрами.
– Это, – говорит комбат, – номерха-а всех, кто вам может помочь в тху-удной жизненной ситуации! Мой номерх-х тоже есть. А ещё: Батюшки, психо-ога, пой-ковника, совета матехе-ей и пхо-окуха-атух-хы*! (прокуратуры).
– Суч-лист, – говорит кто-то из бойцов.
По лысым головам проносятся смешки, быстро угасающие под взглядом комбата.
Суп кипяточный, а времени – в обрез.
Хлебаю, обжигая нёбо, и тут чувствую общее волнение. Подняв голову, вижу: человек десять новеньких, ещё не переодетые, все узкоглазые.
– Так, стоять! – выскочив из-за стола, орёт на них какой-то офицер. – На выход!
Новобранцы разворачиваются и обречённо плетутся из столовой.
– Приём пищи окончить! – командует наш сержант. – Встать!
Исполняем, одеваемся, выходим. Новенькие – полураздеты, стоят на притоптанном снеге. Несколько офицеров тщательно их шмонают. В чёрный пакет летят какие-то железяки.
– Тувинцы, – говорит Зубов. – Слышал о них? Носят по семь ножей с собой, по одному на каждой ноге и руке, на груди, животе, спине. Чтоб из любого положения выхватить.
Смотрю на новобранцев, потом на Зубова.
– Да, – кивает он, развеселившись от моего ошарашенного взгляда. – Такая культура!
– Я! – ору, прижимая заснеженный автомат к груди. – Торжественно! Присягаю! На верность! Родине!
Стою на плацу перед парящей ртами коробкой своего взвода. Зубов – в первом ряду – подмигивает.
– …Защищать! Свободу! Независимость! И конституционный! Строй!..
– Молодец, – офицер машет рукой, трёт замёрзший нос. – Пиздуй в строй.
В курилке впервые за неделю. Пацаны жадно тянут никотин. И я тяну.
– Уф! – выдыхает Зубов. – Аж подшотало.
– Ага, – соглашаюсь.
– Ты слышал? У Табаки дом сгорел.
Смотрю на товарища.
– Теперь отпустят?
– Не. – Зубов запускает бычок в урну. – Даже увал не светит. Никто ж не умер.
– Кончай соски сосать! – орёт сержант. – Становись!
Я втыкаюсь на своё место в коробке.
Шагаем.
Вспоминается первый поцелуй с тобой. Запах твоих духов…
Последняя ночь в учебной роте. Я и Табаки – уборщики.
Поправляем полотенца на дужках шконок (два пальца), переворачиваем кружки на прикроватных тумбочках, в выдвижных ящиках раскладываем
