Смешно, но первое, что пришло в разбитую голову – мысль о том, что я умираю на пике моды: в чудных ультрасовременных туфлях, а в ушах у меня звучит популярная песня, о том, как случайная физическая близость вдруг переросла в светлое духовное чувство. Обремененный многочисленными сотрясениями и кровоизлияниями мозг нарисовал жестокий комикс: глупый маленький динозаврик, судя по комплекции, любитель манки на воде, да и вообще, вегетарианец, бьется из последних сил в лапах хищного алозавра (так похожего на Годзиллу). Тот ломает малышу ребра, крушит суставы, рвет острыми когтями артерии, и, вдруг, как ребенок, наигравшись вволю с уже надоевшей игрушкой, швыряет его в колючие заросли, и, ворочая окровавленной мордой, вынюхивает новую жертву. А маленький прохладный ящер, истекая кровью, скуля от нестерпимой боли, знает наверняка – конец. Занесенный многомиллионным слоем песка и исторической пыли, он когда-нибудь будет найден бородатым и дурно пахнущим давно не мытым телом геологом, который, может быть, получит за него особую премию и обмоет находку с такими же бородачами-товарищами.
Боль была запредельной. Она не делала скидку ни на медицинское образование, ни на молодой возраст, она топила меня в моей же низкогемоглобиновой крови, ударяла стопудовым молотом по голове и огромным коловоротом раскрывала диафрагму, превращая ее в суповой набор, причем, самого низкого качества. Автор представлялась себе тем самым забитым до смерти динозавром, чьи ребра походили на окровавленный распустившийся цветок. Я долго была в сознании, видела склоненные лица медиков «Скорой помощи» и в их глазах легко читала удивление, почему я еще не в стране вечной охоты. Вкололи обезболивающее, аккуратно переложили на носилки… На этом конец. Я впала в небытие.
Глава 3. Читать которую не обязательно клаустрофобам, и в которой автора ждет новая пара обуви
Я очнулась и долго силилась понять: куда делась боль, и где я нахожусь? Возникло ощущение узкого коридорчика, в который никогда не проникал дневной свет, а последняя лампочка была ловко украдена чумазыми воришками ещё во времена Второй мировой войны. Проще – темнота, хоть глаз выколи, и я инстинктивно вытянула руки, ощупывая то стены, то пустоту, чтобы действительно не случилось подобной оказии. Стены прохладные, гладкие, скорее всего, окрашенные обычной масляной краской, потолок, вероятно, очень высокий, плюс холодный бетонный пол. Раз десять я то громче, то тише взывала: «Эй, кто-нибудь! Отзовитесь!». Но в ответ слышала только эхо (поэтому и решила, что потолок высок). Страха не было, просто меня очень угнетает неизвестность, я хотела ясности, тем более, что никак не могла понять целесообразности пребывания здесь. Как у человека, работающего за оклад, при этом по восемь часов в день, у меня прекрасное чувство времени. В связи с этим могу точно заявить, что стояла я уже более часа, а на шпильках, да еще в условиях полной темноты, это сродни подвигу. Никто не мешал мне сесть, и я села, прямо на бетонный пол, ибо стула так и не нашарила. Мысль о придатках мелькнула, но
