и вряд ли она меня когда-нибудь подведёт, и я потеряю крестик.
Сейчас я снова здесь. За стенами церкви настоящая уральская зима. Температура утром, когда я выезжал из города, где живу сейчас, была около минус двадцати семи, может даже тридцати. Мои усы заиндевели, пока я шёл от машины до церкви, а это всего лишь метров двадцать, не более. Снег густо падал с неба и хрустел под сапогами. Кроме меня не было почти никого на улице – все были внутри. В детстве я думал, что тут собирался целый город по воскресеньям, но я немного ошибся. Ошибся на несколько десятков тысяч человек. И каждый раз я видел здесь одних и тех же людей. К слову, я вижу их и сейчас. Они совсем постарели, а молодые забыли уже, что такое церковь и религия. Думаю, они уже не видят связи между этими словами.
Я перекрестился у порога, глядя куда-то вниз, на запорошенные снегом сапоги, и зашёл внутрь. Мои очки сразу запотели от перепада температур, и я снял их, убрав в нагрудных карман зимней куртки. Видеть намного хуже я не стал, да и прямо сказать не к окулисту пришёл. Отряхнув ноги, я прошёл чуть дальше, мимо лавки со свечками и нескольких молящихся у кандила8. Под тем самым окном стоял старый иконостас. Я перекрестился ещё раз, закрыв глаза. Помню, как детстве я никак не мог запомнить порядок движений. Сначала лоб, потом – грудь, потом… «Православный, ты ПРАВОславный, так и плечо правое!» – говорил прадед. Потом правое плечо, и замыкает левое. И так три раза. Местный Бог, как говорят, любит троицу.
Что я испытываю при этом? В первую очередь, для меня это особая дань уважения прадеду. Он был бесконечно мудрым, но при этом, что меня сильно удивляло, абсолютно безграмотным. Время было трудное, и вместо школы он работал, каждый вечер не забывая благодарить Бога за то, что хотя бы это Он дал моему прадеду. Сам я получил образование, высшее, даже два, если считать те экономические курсы, но вера так и не нашла места в моей жизни. Скорее, она его потеряла, когда мне исполнилось пятнадцать. Что-то щёлкнуло во мне, какой-то рубильник, и я просто перестал ходить в церковь. Прадед к тому времени уже восемь лет как умер.
Я не был на его могиле уже три года, хотя кладбище всего в километре от этой церкви. Я просто не могу туда вернуться. Мне кажется, что я могу снова уверовать. Я даже этого боюсь. Почему? Потому что это просто не вяжется с тем, какой образ жизни я веду и кем я стал.
– Отец Павел, благословите. – Сказал я, перейдя почти на шёпот.
Батюшка, крепкого телосложения мужчина с негустой бело бородой, легонько кивнул мне и приложил большой крест со своей груди к моей голове. Я ощутил приятное покалывание в голове и лёгкую слабость в ногах.
– Пройдём со мной, – велел он мне жестом руки проследовать в сторону скамеек. Сам он сел, поправив подол идеально чёрной рясы. – Садись.
Я сел рядом только после его разрешения. Этому меня тоже научил прадед. Я молчал, и батюшка видел, что я хочу сказать, и сказать многое, но либо не решаюсь, либо вновь
Большой подсвечник в церкви
