сомкнула губы и потупилась. Но Василий понял: родители друг дружкой очень недовольны и снова не случиться бы ссоре большой и затяжной. Шепнул матери:
– Мама, я не пойду в детский сад, буду сидеть под замком. Мне дома одному хорошо, не слушай папу.
Мать не отозвалась словом, но поприжала сына к себе, поцеловала в темечко.
Но вечером, когда укладывала его спать, шепнула:
– Отец прав – совсем одичаешь ты дома один, будешь чураться людей. Иди к ним и ничего не бойся, мой маленький герой.
Промозглым осенним утром отец молчком и непомерно широким, скорым шагом привёл Василия в длинный, почернелый, шелушащийся тусклой краской длинный-длинный деревянный дом, легонько, но твёрдо подтолкнул к женщине в белом халате, какие в больнице или на коровьей ферме, уже знал Василий, носят работницы:
– Вот, Васька, твоя воспитательница – Рита Николаевна. А я потопал на работу. Смотри мне! – зачем-то погрозил он пальцем.
Рита Николаевна провела Василия в группу – в огромную, напомнившую мальчику помывочную в общественной бане, комнату, в которой сбилось ужасно много детей и пахло отвратительно, непривычно, совсем, совсем не так, как дома, – протопленной печью, смолёвыми дровами, всякими мамиными вкусностями кухни. Пыльно же было настолько, что потянуло чихнуть, – и Василий чихнул, и, являя свой норов, постарался, чтобы громко вышло, как бы назло. Воспитательница зачем-то притворилась строгой:
– Не разносить заразу! Тебе тут не дом. Ой-ой, а нахмурился-то, а напыжился! – не выдержала и засмеялась она, мягко и зыбко потряхиваясь своим пышным станом.
Дети играли, резвились, крича, смеясь, пихаясь и невесть что ещё вытворяя. В груди Василия томительно заныло боязнью, если не страхом, и он невольно задвинулся за спину воспитательницы. Но Рита Николаевна подтолкнула его к детям. Он в полшага сдвинулся и остановился: нет, не хочется в толпу! Как всё же замечательно, уютно, безопасно ему сиделось хотя и под замком, но дома, дома, в родных стенах, он так увлечённо играл сам с собой или с одноногим безответным другом Буратино! В радостной беспокойности поджидал маму, и мама непременно приходила и кормила своего сыночку вкусными обедами. Потом подоспевала из школы Наташа, которой поручалось присматривать за младшим братишкой, пока не вернутся с работы взрослые. Но Василий вихрем вылетал на улицу и этим вольным вихрем носился сколько ему хотелось, однако всегда поглядывал в даль улицы: возвращается ли с работы мама. И как усмотрит – на крыльях счастья мчится к ней; пыжась, пыхтя, помогает донести до дома очаровательно пахнущую сумку с припасами, которая всегда у мамы битком набита. Какая была жизнь! Ну, зачем, зачем его сдали в детский сад, в эту кашу-малашу из пыли, ворохов игрушек и – детей, хотя и сверстников его, но всё чужих, непонятных? Наконец, зачем ему слушаться эта чужую тётю? Рита Николевна, кажется, не злая, может быть, даже хорошая тётя, но она не мама. Не мама. Совсем не мама.
Воспитательница подтолкнула Василия настойчивее, даже жёстче, однако
