распластанной тушей. Он вскочил на ноги, метнулся, нечаянно ударил локтём Петю. Тот мгновенно и с весёлой сноровкой ответил выбросом ружья в его живот. Василий чуть было не заскулил от боли, однако сдержался, выскользнул из толпы и убежал к окну, будто через него можно было вырваться на волю; мальчишки надрывались вслед:
– Посмотрите, посмотрите: новенький чокнутый какой-то!
Возле окна было спокойнее; во дворе мокрые голые тополя, небо тяжёлое, но тихое, застывшее. Василий прильнул носом к студёному, влажному – со слёзками – стеклу, как он любил это делать и дома. Лучше бы оказаться там, на улице, в сырости и холоде! Хотелось побыть одному; а самое желанное – забиться бы в какой-нибудь тёмный, тёплый уголочек да поиграть бы всласть со своим молчаливым, верным Буратино!
Неожиданно все стали суетиться, побросав игры, когда воспитательница громко возвестила:
– Руки мыть! Строимся на обед. Живее, живее, детишки! Молодцы, молодцы!
Василию не хотелось куда бы то ни было идти, тем более строиться, опять мешаться с толпой; он задвинулся за шторку и даже вцепился в подоконник. Отчаянно смотрел то на воспитательницу, то за окно. Рита Николаевна громоздко решительной поступью подошла к Василию и отдёрнула его от окна.
– Не хочу, отстаньте! Отстаньте!
– А ты, Вася, захоти, – и за руку с неумолимой ласковостью, с подрагивающей на губах улыбкой установила его в строй.
По одному подходили к умывальнику, смачивали руки, становились возле уже накрытых столов и ожидали команды.
– Сесть, – услышали, наконец.
После обеда – прогулка. Рита Николаевна снова построила свою группу и на улице сказала, поспешно и механически указывая рукой:
– Туда не ходить, сюда носа не совать, к забору не приближаться, на деревья не лазить, а кто не послушается, у того скалкой одно место буду греть, – улыбнулась она.
Василий понял, что играть можно только лишь под грибком в твёрдом сыроватом песке, на качалке и возле воспитательницы. Под грибком ему вскоре прискучило копаться, на качалку не пускали Петя с друзьями, а возле воспитательницы стоять ему никакого интереса не было. Подошёл к забору и через щёлку заглянул на улицу. Дорога – грязная, разбитая, дома – вылинявшие, однообразные, но – там воля, там воля, там где-то родной дом, там – мама, мама! И любимый, сейчас совсем одинокий и заброшенный друг Буратино!
– Ку-у-у-да, Окладников? – прищурилась, будто прицеливалась, Рита Николаевна.
Василий вернулся, опустился в песочницу и вперился взглядом в землю. А под боком Петя с дружками вовсю раскачивался, пуская к себе единственно лишь тех, кто заискивал перед ним – дарил фантики, поддавался в рукопашной – Василий особенно презирал таких мальчишек – или же подолгу, унизительно просился на качалку.
– А ты почему не просишься ко мне? – спросил горящий выпуклыми, налитыми, как яблоки, щёками Петя у мрачного, костистого и напружиненного Василия.
– Не хочу качаться, –
