гадкое, может само собой вырваться.
– Смотрите-ка, какие мы обидчивые! – напряжённо засмеялась музыкальный руководитель. – Ладно уж: иди гуляй. Потом порепетируем.
В пятницу, уже совсем-совсем вечером, в липких осенних потёмках да за самым последним из группы, за Василием пришёл отец. Рита Николаевна взяла его за локоть, отвела в сторону и, значительно, взыскательно посматривая на Василия, долго что-то говорила ему. Отец, прикусывая губу, холодно, в молчании слушал. А на улице равнодушно и рассеянно сказал сыну:
– Ты дрянной мальчишка.
Василию хотелось разреветься, но он уже умел сдерживаться. У горла отчаянно и ненавистно колотилось: почему им всем хочется обижать его? Что он сделал такого нехорошего, скверного, что воспитательница наябедничала на него? Сколько же вокруг гадких, глупых людей!
Два дня Василий пробыл дома, играл, веселился, купался в любви и ласке мамы. Даже вечно хмурый и уставший отец улыбался ему; а сестра, очевидно наскучавшись по нему, охотно брала его в свои игры. И с каким же скрипом и непокорством в понедельник возвращался он в детский сад. Ему хотелось свободы, воли, ему хотелось уединения, тишины, ему хотелось ложиться в постель со своей любимой игрушкой, ему хотелось – когда дома никого не бывало – варить из сахара петушков и с упоением их сосать, ему, наконец, хотелось каждый вечер встречать маму, вжимаясь лицом в её подол.
Утром, когда мать, часто и нервно ошибаясь, путаясь пуговицами, спешно застёгивала на Василии пальто, он буркнул:
– Не пойду в детсад.
– Что за выдумки, Вася?
– Не пойду, не пойду, не пойду! – вырвался он из рук матери. – Там гадко! Там одни дураки!..
– Прекрати! – Мать хлестнула сына по голове, встряхнула за воротник. – И без тебя хватает нервотрёпки. Молчи! Одевайся живо!
Василий не ожидал, что мать ударит; раньше она никогда не наказывала его, а жалела, оберегала всячески, единственно рядом с ней он чувствовал себя совершенно защищённым. Больно было лишь только потому, что самый родной, любимый человек не захотел понять и посочувствовать.
С непокорливой неохотой, нарочно отставая, Василий брёл за матерью, и молчали оба всю дорогу, будто чужие друг другу.
Однако на прощание мать присела перед ним на корточки, обняла его:
– Прости меня, маленький мой: твоей маме страшно тяжело. Прости!
Сын зажимисто, скупо покачнул головой – то ли да, то ли нет, и в полвзгляда не посмотрел на мать.
3
С ребятами в детском саду Василий так и не сдружился, но потянулся к Александре, или Саше. Она была, как и он, одиночкой. Вечно бледная, застенчивая, нелюдимая девочка.
Петя как-то раз придумал игру: он – царь на троне, его друзья – придворные, бояре, толпящиеся возле него, а остальные, в том числе Василий и Саша, объявил Петя, – слуги. Все подчинились, даже Василий промолчал, очевидно, уже равнодушно принимая своё бессилие перед толпой; одна лишь Саша, тихонечко, но всё же твёрдо, возразила:
– Я
