по-моему, не знают в лицо и половины своих людей.
– Вот и я о том же. – Пруденс наклонила голову и критически оглядела сестру. – Уложить тебе волосы?
Ровена помотала головой и присела за туалетный столик.
– Зачешу их назад и стяну в низкий узел. – Она глянула в зеркало и замялась. – Так непривычно: ты помогаешь мне одеваться, а я тебе – нет.
– По-твоему, они не оценят мое вечернее платье? – криво улыбнулась Пруденс.
Она закружилась по комнате, и Ровена ответила вялым смешком. Даже от мимолетной улыбки лицо Пруденс озарилось внутренним светом, и Ровена в который раз подивилась ее непониманию собственной красоты.
– По-моему, ты прекрасна в любом наряде.
Улыбка поблекла, а затем пропала.
– Но дело же не в нем? Даже если я буду в роскошном наряде от Пуаре[7], они все равно не пустят меня за свой стол.
Ровена вертела в руках щетку для волос, чтобы не встречаться глазами с Пруденс.
– Прости, Пру. – Вот все, что она сумела сказать.
Она никогда не рассматривала свою семью под таким углом. Только сейчас она поняла, насколько отец оградил их от принятых в Саммерсете обычаев, ныне вдруг представших во всей красе. Однако он никогда не скрывал от дочерей прочую правду жизни – к чему утаивать глубину высокомерия и предвзятости, царивших в подобных Саммерсету местах? Потому что ему нравилось здесь, сообразила Ровена. Отец видел изъяны и понимал, что дочери не примут таких порядков, но все же хотел, чтобы они ценили красоту, достоинство и элегантность его обожаемого дома. Ровена поморщилась, вновь вспомнив о нетерпимости, которую выказала по отношению к Пруденс даже легкомысленная Элейн.
– Я очень сожалею, Пру, – повторила она.
– Я знаю. – В наступившей тишине, казалось, звенели невысказанные слова. – Пойду помогу одеться Виктории.
Ровена кивнула и повернулась к зеркалу. Скрутила волосы в пучок и беспорядочно воткнула гребни из слоновой кости и перламутра. Если ее прическу не одобрят, пусть отправляются к чертовой матери. Она оказалась здесь не по своей воле. Она не выбирала ни кончины отца, ни семьи, в которой полно несносных снобов.
– Тогда почему я чувствую себя виноватой? – спросила Ровена у зеркала.
Она извлекла из шкатулки изящное жемчужное ожерелье, передумала и выбрала простой золотой медальон, подарок отца. Не находя себя покоя, Ровена решила спуститься в гостиную, хотя до обеда еще оставалось время.
Из комнаты Виктории донесся смех Пруденс. Сестра с присущей ей пылкостью занималась очередной веселой чепухой: читала стихи, заменяя слова. Виктория могла расшевелить кого угодно. Ровена уже собралась войти, но остановилась. Ее не покидало чувство, что девушки, пусть это и несправедливо, во всем винили ее, и она решила не омрачать их веселье. Видит Бог, они нуждались в этом.
Элейн уже расположилась в гостиной, когда явилась Ровена.
– Надо же, твоя
