полчаса, и его густой металлический звон долго висит в воздухе. Я спускаюсь по гранитным ступенькам к Ривер-стрит и обхожу отель сзади. За освещенными арочными окнами виден танцевальный зал – его готовят к какому-то событию. А потом внизу открывается река. В слабеющем свете уходящего вечера она выглядит темно-синей. Небо расчистилось, и луна выкатывается из-за реки огромным шаром. Улицы, ресторанчики и магазины заполнены прибывшими понаблюдать закат туристами. Старики продают букетики желтых цветов, в воздухе ощущается аромат ванили, где-то вдалеке сентиментально звучит индейская флейта.
Я иду, обращая внимание на все, что происходит рядом, всех замечаю, но ни на кого не смотрю прямо. Кто еще знает, что я здесь? Кому еще есть до этого дело и почему? Я иду с видом человека, твердо знающего, куда и зачем он направляется, но решимость моя напускная. Завернуть бы в ресторанчик, выбросить из головы Джейми Бергер и не думать о том, что ей от меня нужно. Забыть Кэтлин Лоулер и ее отвратительную дочь, весь тот ужас, что случился с Джеком Филдингом, ужас, который еще хуже смерти. За те шесть месяцев, что я провела в Довере, на базе ВВС, где проходила курс радиационной патологии, чтобы потом у себя, в Кембриджском центре судебных экспертиз, проводить компьютерную томографию или виртуальную аутопсию, он изменился до неузнаваемости. Джек получил шанс, который выпадает не всякому, – мое место – и все погубил.
Может быть, дело было в наркотиках, на которые он крепко подсел? Может быть, это дочь превратила его в обезумевшего зверя? Может быть, кое-что он сделал ради денег… Чего я никому не скажу, так это того, что так оно и лучше. Джек умер, и я признательна ему за это. Мне не нужно больше ругаться с ним, тревожиться из-за него, увольнять с работы. Не могу представить, о чем Джек думал – может быть, уже ни о чем, – но он избавил нас от самого ужасного и отвратительного разоблачения, к которому все неизбежно и шло, от финала, путь к которому занял целую жизнь. Он, должно быть, понимал, что я все равно все узнаю: на какие ужасные нарушения он шел, какие отвратительные проворачивал дела. Джек Филдинг понимал, что натворил, и знал, что я его не прощу. На этот раз я не приняла бы его обратно и не стала бы защищать. Когда Дона Кинкейд убила Джека, он уже был мертв.
Странно, но осознание этого принесло неожиданное удовлетворение и даже немного самоуважения. Я изменилась к лучшему. Любить беззаветно, безоглядно, безоговорочно – невозможно. Люди могут выжечь и выбить из тебя любовь, могут убить это чувство, и не твоя вина, если ты больше не чувствуешь ее в себе. С осознанием этого приходит и освобождение. Любовь – это не «в счастье и в беде, в радости и в горе». Это неправильно. Будь Джек жив, я бы уже не любила его. Осматривая его тело в подвале дома в Салеме, я не испытывала никакой любви. Он был одеревенелый и холодный, жесткий и неуступчивый. Мертвый, он держал свои грязные тайны так же упрямо, как и живой, и какая-то часть меня радовалась тому, что он ушел из жизни. Я чувствовала облегчение и благодарность. Спасибо
