чего ж тут думать, – хохотнул Алексей. – Тут и думать ничего не надо. Ладно, проходи в сенник, только с порога его позови, не заходи внутрь, табаком да вином от тебя прет. Для травы это плохо.
– Так хозяйка налила чарку, – стал оправдываться клоп с бородой. – Для того, чтоб я съездил, значит. А заходить я никуда не буду. Чего мне там делать? Только бумагу передам – и домой.
– А в бумаге что?
– Как это что? Азы да буки. Я, что ли, читать умею? Нашел дурака.
Карлик пошел к сеннику, а Алексей вновь принялся за павлина. Спешить некуда, можно даже перышки прорезать. Увидеть бы только хоть раз, какие они есть, павлины.
Гость и вправду быстро обернулся, уже назад спешит, но запнулся возле Алексея:
– Слышь, мне бы кваску холодного, а?
– Да и я не против.
Спустились в глубокий погребок, зачерпнули по ковшу квасу на ржаных корках да с клюквой. Аж зубы свело. В погребке чисто, мокрицы только в самом сыром и холодном углу собрались, но это ничего – мокрицы, от них никакой беды не будет.
Остудились – и почти бегом наверх. В тенёчке сидеть все равно здоровее, чем под землей.
– Самострел у тебя, смотрю, хороший, – сказал Алексей.
– А то, – согласился гость, которого звали Пашкой. – Хочешь, покажу, как бьёт?
Шагах в тридцати от них, на худой осине, ворона дремала под палящим солнцем. Пашка почти не целился, вскинул руку – бац! И стрела пронзила птицу от крыла до крыла, отбросила ее метров за десять от ветки.
– Вот так, – сказал гордо Пашка, вытаскивая стрелу и вытирая с нее пучком травы кровь. – Я, чтоб ты знал, каждый день тренируюсь. Авось сгодится. Мало ли что в жизни бывает.
Клоп с бородой ускакал, а Алексей опять за липу было принялся, да тут со стороны сенника шум непонятный раздался. И вроде как крик.
Алексей туда метнулся. Смотрит – мало что понимает. Табурет опрокинут, возле него барин лежит, на шее у него веревка петлёй затянута. И на балке сенника тоже веревка на петле держится. Тут и малому понятно: вешаться Павел Иванович решил, да пенька с гнильцой оказалась. Вот он голову приподнимает, глаза мутные, но главное – живой.
– Барин, чего случилось-то?
– Помоги, Алексей.
– С удовольствием. А чего помочь-то? В избу вас отвести, на топчан положить? Я как раз матрац свежей соломой набил…
– Нет. Ты мне веревку свяжи, чтоб не рвалась больше, и уходи, чтоб не видеть…
– Барин, а что не вешаться – никак нельзя?
– Нельзя, Алёша. Это дело чести. Как же мне жить, как Марии в глаза смотреть, да и вообще всем людям? Вяжи веревку, вяжи.
– Это запросто, так сделаю, что и быка выдержит. – Алексей снял с шеи Павла Ивановича петлю, стал связывать место обрыва. – Ну вот. Табурет я вам поставлю сейчас, не поломайте ножку, это ж я его мастерил. И пойду, мешать не буду, только скажите, что произошло?
– Сам читай, и всё поймешь, – барин указал пальцем на бумагу, лежавшую возле связанных уже в пучки сухих трав. –
